Ингмар Бергман - Змеиное яйцо

В это утро Мануэла проспала. Будильник исправно отзвенел, но она вновь задремала. Теперь ей приходится спешить: она стоя проглатывает чашку горячего кофе, набрасывает на плечи потрепанное зимнее пальто, треплет Абеля по щеке, говоря, что вернется к обеду, часам к двум. Абель идет следом. Выскочив на улицу, он видит, как она бежит под дождем. Мануэла скрывается за углом; он сворачивает за ней на Новемберштрассе, и она сразу же снова попадает в поле его зрения. Мануэла пересекает улицу, направляясь к небольшому парку, в котором высится красная кирпичная церковь, окруженная черными, безлистными вязами.

Следуя за девушкой на расстоянии, Абель вступает в полумрак церкви. Он и здесь без труда обнаруживает ее: далеко впереди на хорах она стоит на коленях перед алтарем. Идет заутреня; на скамьях ссутулились несколько прихожан; покашливающий пастор, сопровождаемый двумя полусонными служками, причащает свою конгрегацию. В церкви холодно, как в склепе, и полусгоревшие алтарные свечи вздрагивают на сквозняке.

Окончив службу, пастор поспешно удаляется в ризницу, оставляя дверь открытой. С легким шумом прихожане поднимаются с сидений и, шаркая подошвами, выходят на дождь.

Еще несколько секунд Мануэла стоит на коленях. Затем встает и входит в ризницу, не затворяя двери. Два мальчика-служки с шумом бегают по приделу; их смех гулко отдается под сводами. Снимающий свое облачение пастор подходит к двери и громко призывает их к порядку. Затем оборачивается; Мануэла обращается к нему с какими-то словами; тот отвечает ей, натягивая на себя сапоги и надевая огромный черный полушубок. Очень тихим голосом Мануэла продолжает что-то говорить ему; тогда, прервав свое занятие, пастор удаляется в глубь комнаты.

Скрывшись за колонной, Абель видит всю ризницу: это пустая комната с высокими шкафами по стенам и зарешеченным стрельчатым окном. Посредине старый, видавший виды стол. Пастор присел на стул спиной к двери. Мануэла стоит по другую сторону стола. Абелю ясно видно ее лицо, на которое падает верхний свет. Опустив голову, она чуть подалась вперед. Лицо Мануэлы приобрело пепельно-серый оттенок, веки опухли и покраснели; она качает головой. Пастор кашляет и сморкается.

Мануэла. Не знаю, что привело меня к вам. Я никогда всерьез не думала о боге, да и бог, кажется, не очень-то обращал на меня внимание. Я никогда не ходила в церковь. Наверно, меня и окрестить не позаботились – мой отец был убежденным атеистом, и его взгляды стали моими. Нет. (Она умолкает, о чем-то напряженно думает, складывает руки вместе, поднимает глаза и смотрит на пастора, затем еще раз качает головой.) Меня зовут Мануэла. Мой отец – иллюзионист; уже много лет я его не видела. Мать была цирковой наездницей. Всю жизнь я прожила, кочуя с места на место с разными труппами. Мой муж – он умер – тоже был артистом цирка. (Всхлипывая.) Извините, что я плачу; по-моему, у меня грипп: голова кружится, все какое-то странное, и вот сами собой слезы текут. (Пауза.) Я не из робкого десятка. Я всегда считала, что мне не так уж плохо живется. В сущности, я никогда даже не задумывалась над тем, хороша жизнь или плоха.

Пастор не отвечает. Он сидит, сгорбившись в своем огромном полушубке, то и дело покашливая. Мануэла с тревогой оглядывается вокруг, как бы опасаясь, что мужество вот-вот покинет ее.

Может быть, не надо было мне вас беспокоить. Но мне необходимо поговорить с кем-то, кто поймет меня. На прошлой неделе я пришла сюда к утренней обедне; я была как потерянная. Потом кто-то сказал, что, несмотря на ваше немецкое имя, вы – американец. Это меня немного ободрило, ведь я плохо говорю по-немецки.

Пастор. Уважаемая фрау, пожалуйста, ближе к делу. У меня скоро начинается служба.

Мануэла. Да. Нет. Понимаю.

Пастор. Может быть, вы зайдете попозже?

Он быстро поднимается и закутывается в свой шарф. Мануэла так и остается стоять по другую сторону стола. На ее лице – отчаяние и недоумение.

Мануэла. Простите, что отняла у вас время.

Пастор. Нисколько.

Медленно, с трудом волоча ноги, Мануэла идет к двери. Она тщетно пытается побороть подступающие слезы.

Мануэла. Все, чего я хочу, – это выплакаться.

Пастор. Ну, ну, крепитесь.

Мануэла (еле слышно). Я не могу жить с таким бременем вины.

Мануэла опускается на стул у стены. Пастор стоит перед ней; не скрывая нетерпения, он посматривает на стенные часы.

Мне кажется, это я виновата в том, что Макс покончил самоубийством. Я всегда знала, что с ним что-то случится. Когда пришел его брат и сказал мне, что Макс застрелился, я ничего не почувствовала. Разве что облегчение. Затем появилось это чудное чувство. Не понимаю – такое со мной впервые. Как будто ты был за кого-то ответствен и не выдержал испытания и вот со стыдом и бессилием перебираешь в голове то, что должен был сделать и чего не сделал.