Иван Охлобыстин - Даун Хаус

– Задумываетесь? – не поверил князь.

– А как же! – воскликнул Парфен, – Давно голову ломаю, по ночам не сплю. Мне же тоже любви хочется, сохну я без нее.

– Ну, у вас теперь Настасья Филипповна, – заметил Мышкин, закусывая бужениной водку.

– Теперь уже не только у меня, – отмахнулся Рогожин и опять размечтался. – Обычный ведь я человек! Мне ласки хочется, понимания и преданности, если получится. Но пока только боль и отчаяние. Приходится водку пить – совесть питать. А как напьюсь, то шалю. У меня и дед и папа шалуны были. Как вам мои блюда?

–Превосходно, – признался князь уплетая за обе щеки, – Только зачем вы жаркое цветами обложили?

– А букеты! – усмехнулся тот. – Хотел, что бы покрасивше вышло. Старался, как мог, но, сам понимаешь, не официант. Выпьем еще по рюмашке.

– Выпьем, – ответил гость, выпил вслед за хозяином и спросил. – А Настасья Филипповна, когда выйдет?

– Да никогда, – спокойно признался Рогожин, – Шлепнул я ее, голубку нашу. Довела до ручки, и я ей в спальне полбашки из револьвера отнес.

– Не может быть! – вскричал Мышкин, – Как же это случилось?

– Проще некуда, – сказал тот, – Приехали мы с ваших свадьб бесконечных, кофе попили, я водки, ну и начала мне она мозг сверлить…

Настасья Филипповна стоит в вечернем платье на лестнице и кричит сверху вниз:

– Кровопийца! Скотина! Ты меня недостоин! Становись передо мной на колени!

Парфен: …Я встал…

Настасья Филипповна сидит у трюмо, наносит ночной крем на лицо и кричит:

– Целуй мне руки, животное!

Парфен: …Я поцеловал…

Настасья Филипповна плавает в бассейне и кричит:

– Будешь, как собака у меня на цепи сидеть!

Парфен: … – Сколько угодно, – говорю, – Хоть помоями корми. Только не гони…

Настасья Филипповна сидит на постели, снимает чулок и кричит:

– Это мы еще посмотрим! Ты у меня еще испытательный срок не выходил!..

Парфен: …Во-общем, часа два так играли. В конце концов, я ей дуло в рот вставил и на курок нажал. Чего-то накатило…

Настасья Филипповна хочет что-то сказать, но не успевает, потому что ей в рот втыкается дуло пистолета и кровь заливает подушку.

– Ужас! – согласился князь.

– Ужас-то ужас, но зато и нас теперь мучить некому, по-людски заживем, – заметил Парфен.

– Где она? Я хочу последний раз ее поцеловать, – попросил Мышкин.

– В спальной. Иди, лобызайся. Я все понимаю… – показал на дверь спальной Рогожин, налил себе водки и подцепил на вилку ломоть буженины.

Князь встал из-за стола и прошел в спальную комнату, но через минуту вышел оттуда задумчивей, чем обычно.

– Попрощался? – уточнил Парфен, выпивая и закусывая.

– Да… Но где ее ноги? – полюбопытствовал Лев Николаевич.

– А, по-твоему, что мы едим? – ответил Парфен.

– Мне надо пройтись и все обстоятельно обдумать, – решил Мышкин.

– Иди, коли надо, – кивнул Парфен, – но подумай – может быть, она именно для этого на свет родилась. Во всяком случае, для меня эта сегодняшняя встреча с ней… – и он потряс в воздухе вилкой с наколотым на ней куском буженины… – самая приятная. И заметь – какую, никакую, а пользу людям она все-таки принесла, причем, самым близким.

Князь забрал свой магнитофон и пошел к двери, но там задержался, обернулся и спросил:

– Можно и для Гавриила Ардалионовича несколько кусочков захватить?

Рогожин сделал утвердительный жест рукой и взял в руку острый столовый нож с костяной ручкой.

Князь шел по тропинке, бережно сжимая обеими руками белую фарфоровую тарелку накрытую сверху такой же.