Александр Островский. - Трудовой хлеб

Входит Грунцов, запыхавшись, садится у стола, бросает фуражку и отирает со лба пот.

Корпелов, Грунцов.

Грунцов (едва переводя дух). Здравствуй, domine! [2] Dominus – господин (лат.)

Корпелов. Здравствуй, юноша! Шагал?

Грунцов. Шагал.

Корпелов. Много стадий ?

Грунцов. Шесть верст за заставу, на дачу. Барчонок один за лекции двадцать рублей должен…

Корпелов. Результат?

Грунцов. Nihil. Пристяжную новую покупает, самому нужны. Показывал, в кольцо вьется. Велел после приходить. [3] Ничто (лат.)

Корпелов. Male, сиречь – нехорошо. Динарии, юноша, имеешь?

Грунцов. Нет, отче!

Корпелов. Зело потребны.

Грунцов. Ты бы, domine, прежде сказал. Утру глубоку я забегал к ростовщику, к Мурину, понаведаться, что он за мой хронометр даст.

Корпелов. И тебе, юноша, сребреники понадобились?

Грунцов. Барышне конфеты проспорил, остальные тебе, domine, отдал бы, вот и квит.

Корпелов. Ты, видно, как я же: завелись деньги, так маешься, маешься с ними, тоска возьмет, точно кандалы тяготят, – ходишь, ходишь, по трактирам-то газеты читаешь, пока выдут все. Ну, тогда полегче станет, опять повеселеешь. А вот нужны динарии, так их и нет.

Грунцов. Какая у нас нужда, domine! Вот я нынче видел нужду-то! Прихожу я к Мурину, от него выходит молоденький франтик, в коляску хочет садиться… пара рысаков, тысячи полторы стоят… вышел от Мурина-то, шатается; прислонился у двери, едва дух переводит, – бледный как полотно, губы трясутся, а сам шепчет: «Душит он меня, душит, кровь пьет; зарежу я его». Вот она – нужда-то! в коляске на рысаках ездит, а мы что!

Входит Евгения.

Корпелов, Грунцов, Евгения, потом Маланья.

Евгения (Грунцову). Вы опять пришли?

Грунцов. Да вам-то что за дело? Я не к вам, я к отцу.

Евгения. Конечно, мне все равно, есть ли вы на свете, нет ли вас; только, пожалуйста, не разговаривайте со мной.

Грунцов. Извольте.

Евгения. А когда ж конфеты?

Грунцов молчит.

Что ж вы молчите? Как это учтиво с вашей стороны!

Грунцов. Да ведь вы сами не велели с вами говорить.

Евгения. У вас на все отговорки есть. Только надо вам знать, что благородные люди всегда свое слово держат. Да и я-то глупа, – жду от вас. Вам либо жаль рубля, либо у вас нет его.

Грунцов. Будет и на нашей улице праздник.

Евгения. Когда это?

Грунцов. А вот поеду в Уфу, так вам пять фунтов куплю.

Евгения. Вы давно собираетесь, а все ни с места.

Грунцов. Не заплачьте, барышня.

Евгения. Я-то? Ах, как вы много о себе думаете! Маланья, ставь самовар! Скоро Наташа придет.

Выходит из кухни Маланья и берет со скамейки самовар.

Маланья. А вы прежде спросили бы, вода-то есть ли у нас, а то самовар!

Корпелов. Аглая, не груби!

Грунцов вынимает из кармана две копейки, показывает Маланье, надевает фуражку, берет со скамейки ведро и уходит. Маланья с самоваром за ним.

Евгения. Грунцов такой спорщик, такой спорщик! Просто сил никаких нет.

Корпелов. Вот он не заспорил, а взял ведро да за водой пошел.

Евгения. Ну, что ж из этого?

Корпелов. Я у него денег попросил, он тоже не заспорил; а хотел часы заложить да заплатить за нас хозяину за квартиру. Ergo, [4] Следовательно (лат.) он не спорщик.

Евгения. Может быть, он хороший и добрый человек, только я его не люблю и видеть не могу. (Взглянув в окно.) Хозяин идет. Как чай, так и он тут, и всегда за себя нам гривенник заплатит. Он в кого-нибудь влюблен, либо в меня, либо в Наташу.

Входит Грунцов.

Грунцов. Domine, к тебе хозяин. (Евгении.) Позвольте к вам в комнату войти, барышня, поспорить о чем-нибудь.

Евгения. Войдите, пожалуй; только спорить с вами я ни за что не буду; говорите что хотите, а я буду молчать.

Грунцов. Предмет спора: есть у женщин ум или нет?

Евгения. Ну, уж извините! Разумеется, есть.

Грунцов. А я утверждаю, что нет. У них только каприз, и его-то они за ум и считают.

Евгения и Грунцов уходят. Входит Чепурин.

Корпелов, Чепурин.

Чепурин (кланяясь). Асафу Наумычу… почтение-с. (Подает руку.)