Станислав Виткевич - Сапожники

Фердущенко встает и вынимает из чемодана прекрасный наряд «райской птички», в который начинает одевать княгиню: помогает ей снять жакет, прерывая тем самым словесное самокопание княгини, а потом надевает на нее извлеченные из чемодана вещи. Голыми остаются только ноги – над ними коротенькая зеленая юбочка, заканчивающаяся намного выше колен. В процессе одевания княгиня постепенно умолкает, еще какое-то время бормоча нечто невразумительное: брхмммомхикатчнагол.

Гиперрабочий. Сейчас начнется весьма неприятная комедия, однако по сегодняшним временам необходимая. Мне, правда, по моей невинности не следовало бы на все это смотреть – я все-таки четырнадцать лет просидел в тюремной камере, изучая политэкономию. (Обращаясь к подмастерьям.) Вы двое имеете дурацкое счастье или несчастье быть типичными представителями кустарей средней руки и будете в качестве таковых представлять нынешнюю власть. Вам повезло: вы будете вместе с представителями иностранных, временно фашистских государств – а это последняя маска капитала, загнивающего даже в самых отдаленных уголках этой земли, – так вот, вы будете пожирать с ними лангустов и всякие другие фондебобли. А потом пуля в лоб, смерть без пыток и мучений, – чего же вам еще, этого и так предостаточно. Шлюх у вас будет сколько угодно, но речь идет о ваших мозгах. (Свистит в два пальца.)

Появляется Гнэмбон Пучиморда – котиковое манто, «шляхетские» усы, как пучки соломы. Одет в национальный костюм из золотой ламы. Рот кривой, кривая сабля, две ручищи, словно грабли, шапка вроде дирижабля, с пером, красные полусапожки, глазки – круглые, как плошки.

Гнэмбон Пучиморда (поет, см. предшествующую ремарку).

(Корчит ужасные рожи.)

Гиперрабочий. Прямо бедствие какое-то от этого Выспянского, как зараза. Садись, дуралей, рядом с этим трупом Великого Святого последней мировой революции, открывшей путь к Высшему Закону посредством поглощения средних слоев общества пролетариатом. Он, этот бедный старый идиот, должен быть живым, то есть мертвым символом, заменяющим нам ваших святых и все ваши мифы, господа псевдохристианские фашисты, превратившие вашу псевдоверу в нечто сверх меры отвратительное. Гнэмбон Пучиморда. Да! Правды нет – это доказал Хвистек.

Гиперрабочий. Помолчи уж, идиот! Биологический материализм как вершина диалектического взгляда на мир не переносит мифов и тайн второй и третьей степени. Существует только одна тайна – тайна живого создания и неосознанно составляющих его частей, рассеянных в темной, злобной, безбожной бесконечности.

Гнэмбон Пучиморда. Нельзя ли хоть минуту обойтись без этих лекций?

Гиперрабочий (холодно). Нет. Здесь, на этом клочке земли, все ясно и просто, как у фарнезийского быка, – вот так и должно оставаться до скончания мира. (Выходит, хотя, собственно говоря, не выходит, а оборачивается и продолжает говорить.) Гнэмбон принял нашу веру по убеждению – нужно же хоть как-то использовать этот старый помет. Ничто не должно пропадать зря, как у той самой пресловутой «хорошей» хозяйки, – брррр. В этом сила и правда нашей революции. Гнэмбон же является необходимым декоративным моментом в этом персифлировании мирских правительств.

Саэтан. Вот этот момент – главная надежда для всякого рода негодяев, надежда на то, что им удастся пережить Umsturz. [20]А что я? Я, значит, должен погибнуть, а эти подонки – выжить?

Гиперрабочий. Такой уж вы, Саэтан, несчастливый билетик судьбы вытащили. Раз и навсегда вам следует уразуметь, что никаких вопросов познания нет и быть не может – достаточно того, что существует статистика, и на том спасибо.

Стреляет в него из кольта. Гнэмбон усаживается рядом на мешке с шерстью, тупо тараща на публику кровавые глазищи. Это должна быть маска – живой человек такого изобразить не может. Фердущенко, который в это время уже закончил одевать княгиню, срывает с него шапку и делию – подбитую мехом накидку, – после чего надевает на Гнэмбона какое-то тряпье и фуражку с козырьком. Лохмотья покрыты какими-то белыми пятнами.

Гнэмбон Пучиморда. А это что такое белое?