Григорий Горин - Избранное

Что-то стало совсем одиноко.

Так все безумно и бездумно ждали прихода нового века – какой-никакой, а аттракцион биографии – жил, мол, в двух веках. Родился в середине прошлого века. Как приятно произносить: «Помню, где-то в конце прошлого века» – и т. д. А на поверку век этот прошлый оказался бессмысленно жестоким и беспринципным.

Родину не выбирают! Родителей не выбирают! Серьезно выбирают только президентов и друзей. Первых – от безвыходности, вторых – по наитию.

Пишу о Грише и все время думаю: кому и зачем я эти строки адресую? Потомкам? Уверен, что им нужнее будет классик Г. Горин, а не вздохи современников.

Демонстрировать на бумаге стриптиз искренности для посторонних я не потяну – слишком лично, тонко, долго и непросто сложилась наша с Гришей биография взаимоотношений.

Спрятаться за привычную маску иронического цинизма не хватает духу.

Любочка Горина сказала: «Возьми Гришины пиджаки и трубки – пусть будут на тебе…» Я сначала испугался, потом подумал и взял. И вот хожу я в Гришином пиджаке, пыхчу его трубкой, и мне тепло и уютно.

С Григорием Гориным мы познакомились в 1974 году, когда Марк Захаров, возглавив «Ленком», пригласил меня в театр. Новый режиссер начал свою работу со спектакля «Автоград ХХI», который стал дебютом одновременно для троих участников события: это была первая пьеса Юрия Визбора, первая постановка Захарова в «Ленкоме» и моя первая роль в Москве. Буквально через неделю или две после сдачи «Автограда» начались репетиции «Тиля». Читки, как обычно принято, не было, но появился высокий, статный человек, молодой писатель Григорий Горин, довольно известный в творческом мире своими юмористическими рассказами и первыми пьесами. Перед этим вышла замечательная картина Абдрашитова по его рассказу «Остановите Потапова!».

Надо сказать, что в то время Андрей Миронов, Александр Ширвиндт, Григорий Горин, Марк Захаров, дружившие с молодых лет, являлись неформальным центром, который заметно влиял на театральную среду. Поскольку я с периферии, то для меня эти имена казались недосягаемыми, я тогда еще не был вхож в их круг. Но я понимал, что эта группа друзей, разбросанных по разным театрам, представляла собой активное ядро, резонанс от которого распространялся по всей театральной Москве, вообще по интеллигенции. Миронов делал интересные роли в Театре сатиры, Горин писал пьесы, Марк Захаров ставил, Ширвиндт много играл и считался лидером движения лучших театральных капустников в стране в их самый золотой час. Бурная деятельность их круга расходилась волнами и притягивала обратной связью к этим людям. И конечно, большое дело, Богом отмеченное, что сюда, в «Ленком», пришел Григорий Горин. Не по достигнутым победам – он тогда только создавал «Тиля», – а именно по внутренней энергетике.

Я не участвовал в «Тиле», но поскольку семью еще не перевез и жил один (а находиться в шестиметровой комнатке общежития было противно), то в свободное время приходил на репетиции. Снимался я тогда очень много, в пяти-шести картинах в год. У меня начался замечательный период работы с Тарковским, Авербахом, поэтому я хорошей завистью завидовал Караченцову, другим актерам, занятым в спектакле. Мне нравилось приходить в театр и наблюдать за происходящим. Григорий периодически куда-то убегал и возвращался уже с новыми страничками к столику Марка Захарова. Бегал он, как я потом понял, к машинистке, чтоб напечатать следующие сцены. А я сидел в конце зрительного зала, еще не имея права приближаться близко, и следил за развитием этой картины.