Константин Сибирский: Черная тень над моим солнечным завтра

— Ирина, — смущенно представляется вторая, высокая и стройная шатенка, опуская глаза под пристальным взглядом Чернова.

— Очень приятно познакомиться с русскими представительницами прекрасного пола, — вежливо раскланивается Мак Рэд. — Женщины в вашей стране меня восхищают более всего!

— Еще бы!… — соглашается комиссар.

— О, эти русские женщины! Я читал о них!

— Говоря о наших женщинах, вы должны различать два понятия: русские и советские женщины.

— Я, право, еще слишком мало знаком с вашей страной — заколебался Де-Форрест. Но, как бы поняв мысль Чернова, поднял глаза на обоих девушек; долгим, пристальным взглядом осмотрел Ирину и скользнул быстро по Молотовой. Он, действительно, смутно понял различие между двумя понятиями, о которых говорил Чернов, и, хоть и не разобравшись еще в тонкостях, скорее инстинктивно, чем рассудочно, быстро произносит:

— Я думаю, что имею в виду русских женщин… Это национальный тип…

Чернов и Молотова обмениваются быстрым, многозначительным взглядом. Комиссар, взглянув на свои ручные часы, переделанные из больших карманных и напоминающие будильник, заторопился.

— Однако, у меня скоро совещание! Вот что, девушки! Иностранные специалисты уже порядком устали от деловых бесед. Им не повредит немножко развлечься. Вы им покажете нашу прекрасную Москву. Повезите в Третьяковскую галлерею, музей изящных искусств, а на вечер я заказал места в Большом театре.

— Вы очень предупредительны! Благодарим вас. Мы хотим побыстрее познакомиться с советской действительностью, о которой слышали столько чудесного за океаном, — говорит Мак Рэд.

— До свиданья, господа! Развлекайтесь, — встает Чернов, давая понять, что аудиенция окончена.

— До свиданья, товарищ Чернов! — пожимают руку инженеры, выходя вместе с переводчицами.

Чернов глядит им вслед и на его лице мелькает саркастическая улыбка.

Просторный кабинет главы Коминтерна напоминает библиотеку. В стеклянных шкафах видны толстые фолианты произведений всех четырех столпов марксизма.

Человек с волевым и грубым лицом, напоминающим львиный лик, погружен в чтение письма.

— Чорт возьми! — Это интересно! — восклицает он. — Идея! — читая дальше он снова бросает реплику, — этим товарищам необходимо сделать карьеру!!!

Дымится забытая на столе сигара. Кольца дыма медленно поднимаются вверх и затейливой вязью расплываются на фоне узкого старинного окна. За ним видна массивная кирпичная стена с характерными средневековыми зубцами и башнями.

— Этот Чернов сообразительный малый. Парень на месте! Каждый ответственный коммунист является одним из винтиков сложной, комбинированной машины, подготовляющей всемирную революцию… И штаб ее находится здесь! — беседует в одиночестве таинственный лик. — Я хочу господствовать над миром, и тогда!…

Он смотрит тяжелым остановившимся взором, будто трибун перед тысячами невидимых слушателей.

— Вы почувствуете месть человека, травимого буржуазным обществом!! Час расплаты близится! Я ничего не забыл!! О, нет!!!

Полуночный одержимый оратор трясет своей гривой. В его проницательных глазах зажигаются и блекнут какие-то удивительные и недобрые фосфорические огоньки. Быстро и безшумно, как огромная дикая кошка, он ходит по диагонали кабинета, устланном мягким персидским ковром, беседуя сам с собой.

— У нас есть прекрасные агенты — генералы коммунизма — индусы и финны, болгары и сербы, немцы, поляки и даже пламенная испанка — «Неистовая Пассионария» — Долорес Ибаррури!!

Человек с львиным лицом подходит к пьедесталу и перелистывает огромный альбом деятелей Коминтерна. Перед его взором мелькают фотографии Тореза, Андре Марти, Матиаса Ракоши, Дюкло, Анны Паукер, Куусинена, Долорес Ибаррури, Сен Катаямы, Тельмана и Эрколи.

Тяжелый застывший взгляд останавливается на пустых незаполненных листах альбома.

— Нам не хватает достойных, беззаветно преданных американцев и англичан. Это упорно антикоммунистические народы. Проклятый капитализм глубоко запал в их душу, сердце и психику. Поэтому на них необходимо обратить особое внимание… Я должен создать новые кадры. Отыскать, взрастить и воспитать своих генералов. На это потребуются годы. Но я терпелив, и не отступлю ни перед чем. Годы?… — Ха, ха, ха… Здесь, за этими старинными стенами я в большей безопасности, чем тогда, когда меня судили за поджог Рейхстага… Когда-то мне сказал один мой друг. — Ты способен поджечь не только Рейхстаг, но и весь мир! — Ха, ха, ха! И может быть это правда!?…