Сергей Носов - Выпуск 3. Новая петербургская драматургия

ДВОЙНИК. Зачем ты меня оскорбляешь? Не спеши. Ты обо мне так мало знаешь. ( Читает рукопись. ) А я так много о тебе.

Пауза.

ПОЭТ. А зачем ты роешься на моем столе? Оставь бумаги.

ДВОЙНИК. Милый мой, я роюсь потому, что ты сам этого желаешь. ( Деловито. ) Давай-ка все это аккуратно соберем, положим в кучу и СОЖЖЕМ. Не возражаешь?

Пауза.

ПОЭТ( задумчиво ). Ну, положим, не все… Там была дельная одна страничка.

ДВОЙНИК. Какая?

ПОЭТ. Не знаю. Поищи. И остальное можно и нужно доработать.

ДВОЙНИК( читает ). «Несмотря на непостижимую популярность моего имени, несмотря на одобрение стольких выдающихся людей и похвалы…» Как славно!

ПОЭТ. Нет, не эта. Рви.

ДВОЙНИК. Подожди. Мне интересно.

ПОЭТ. А я сказал: в огонь!

Поэт пытается забрать у Двойника листок.

ДВОЙНИК. Уж коли ты меня выпустил, я буду делать и то, чего желаю сам, а не только то, чего хочешь ты. Согласись, что это справедливо. Потерпи. По-моему все здесь довольно складно и красиво. ( Поэт, устало махнув рукой, наливает себе вина. Двойник читает. ) «Несмотря на мою непостижимую популярность…»

ПОЭТ. Дальше!

ДВОЙНИК. «И похвалы, расточаемые мне даже в театре, я не скрываю от себя некоторых неудобств, оттого, что я не академик». Не понимаю. То есть, понимаю, но не совсем. Ты пишешь в прозе? И в театре такое нынче читают? Интересно, чья же это роль? ( Читает. ) «Я теряю теперь то особенное уважение, которым так или иначе пользуются члены академии»… Ах, вот уже дошел до дела… «Мое тело будет лишено тех торжественных почестей, которые она определила своим умершим членам, почестями, над которыми притворно смеется тот, кто им завидует, и на которые публика смотрит довольно равнодушно». Извини, я ни черта не понимаю. Объясни. Ты хочешь почестей или не хочешь?

ПОЭТ. Дай сюда!

ДВОЙНИК. Постой, это моя работа.

ПОЭТ. Идиот!

ДВОЙНИК. Я слышу от идиота.

Поэт пытается снова забрать у него листок, они дерутся.

ГОЛОС АНЕТТЫ. Месье! Месье! Вы спите?

Двойник исчезает за спинкой кресла. Поэт падает на сиденье.

ПОЭТ. Нет.

Входит Анетта.

АНЕТТА. Я так и знала. А я вдруг в сон упала, как больная, и такое мне почудилось во сне…

ПОЭТ. Собака где?

АНЕТТА. Какая собака?

ПОЭТ. Наша. Я велел ее принести.

АНЕТТА( подумав ). Вы велели принести закуску, сударь. Я, может быть, и сбрендила слегка, но не вполне. Вы будете закусывать собакой? Вот вам кусочек сыра. Ешьте.

ПОЭТ( разглядывая кусок ). И это все?

АНЕТТА. А что еще, месье? Для закуски достаточно вполне, тем более, что дело глубокой ночью происходит. Желаете — могу дать хлеба. Напоминаю вам, что мы, то есть вы, а я вместе с вами, — очень бедные люди. А могли быть богаче, если не в десять раз, то уж, по крайней мере, вдвое, чем сейчас.

ПОЭТ. Не понимаю, хуже мне или лучше от твоей болтовни?..

АНЕТТА. На это я вам доложу, что таким испорченным людям, как вы, чем лучше, тем хуже и чем хуже, тем лучше.

ПОЭТ. Да подожди, не тарахти. Если бы ты могла говорить умеренно, то цены бы тебе не было.

АНЕТТА. А мне и так по сей день нет цены, поскольку я служу бесплатно. Налейте, сударь, мне, уж будьте так добры. Я не могу прийти в себя от этого кошмара. ( Оглядывается. ) Все мне мерещится, что должен он войти… Свят, свят… Нам освятить бы надо все углы.

Она садится, оба пьют.

ПОЭТ. Кто он?

АНЕТТА. Вот слушайте. Почудилось мне, сударь, что в доме нашем где-то прячется коварный искуситель… демон, который подбивает вас на страшные дела. Из места пребывания он выйти сам не может и вы, то выпускаете его, то снова закрываете.

ПОЭТ. Ключом?

АНЕТТА. Уж я не знаю, чем. Вам самому видней.

ПОЭТ. А дальше что?

АНЕТТА. Вот неизвестно, что. Коли он победит, — весь дом сгорит.

Пауза.

Я полагаю, это вам намек.

ПОЭТ. Почему же мне, а не тебе?

АНЕТТА. А потому, что я, месье, не сочиняю ничего. И, если честно сказать, считаю, что любые сочиненья — это дьявольское искушенье. Все ваши мужские забавы. А сколько забавляться можно? Я, сударь мой, всегда, в отличие от вас, предельно осторожна, — не балуюсь пером, а вы не знаю, что там нынче пишете, но чувствую, ей-ей: играете с огнем.