Август Юхан Стриндберг - Игра снов

На причалах Бухты Красоты салютуют флагами, из вилл и с берега машут белыми платочками, над проливом звенят аккорды арф и скрипок.

Поэт, Глядите, какой свет они излучают! Послушайте, как звенит море! Эрос!

Офицер. Это Виктория!

Начальник карантина. И что дальше?

Офицер. Это его Виктория, у меня моя! И мою никому увидеть не дано!.. Подними карантинный флаг, а я выберу сеть!

Начальник карантина машет желтым флагом.

(Выбирает канат, так что лодка поворачивает к Проливу Стыда.) Эй, там!

Он и Она, только сейчас заметив жуткий пейзаж, в ужасе.

Начальник карантина. Да уж! Нелегко! Но сюда обязаны заворачивать все, все, приезжающие из зараженных областей!

Поэт. Как вы можете говорить такое, делать такое, видя двух любящих людей! Не трогайте их! Не касайтесь любви; это государственное преступление!.. Горе нам! Все прекрасное втаптывают в землю, в грязь!

Он и Она сходят на.берег, печальные и пристыженные.

Он. Горе нам! Что мы сделали?

Начальник карантина. Не обязательно что- то делать, чтобы попасть в мелкие неприятности, уготованные жизнью!

Она. Как скоротечны радость и счастье!

Он. Сколько нам придется здесь задержаться?

Начальник карантина. Сорок дней и ночей!

Она. Лучше утопиться в море!

Он. Жить здесь, среди выжженных гор и свинарников?

Поэт. Любовь побеждает все, даже серный дым и карболку!

Начальник карантина (зажигает печь; из нее поднимаются синие серные пары).Я зажигаю серу! Пожалуйте, входите!

Она. О! Мое синее платье потеряет свой цвет!

Начальник карантина. И станет белым! И твои красные розы тоже побелеют!

Он. И твои щеки! За сорок дней!

Она (Офицеру). Тебе это доставит радость!

Офицер. Вовсе нет!.. Твое счастье, правда, стало источником моих мук, но... это ничего — я теперь получил докторскую степень, работаю домашним учителем там, напротив... хо-хо, да-да, а осенью получу место в школе... буду учить с мальчиками уроки, те же самые уроки, что учил все свое детство, всю свою юность, и теперь буду учить, те же уроки, всю свою взрослую жизнь и под конец всю старость, те же уроки: сколько будет дважды два? Сколько двоек без остатка в четырех?.. И так до пенсии, когда время будет тянуться в ожидании обеда и ужина, в ожидании газет,— пока меня наконец не свезут в крематорий и не сожгут...

У вас здесь случайно нет пенсионеров? Это почти столь же ужасно, как дважды два четыре: начинать учиться, уже получив докторскую степень, задавать одни и те же вопросы до самой смерти... (Мимо идет, заложив руки за спину, пожилой господин.) Посмотрите, вот идет пенсионер, он проводит жизнь в ожидании смерти; наверное, капитан, не дослужившийся до майора, или нотариус, не ставший асессором, — много званых, но мало избранных... Он ждет завтрака...

Пенсионер. Не завтрака, а газеты! Утренней газеты!

Офицер. А ему всего пятьдесят четыре года; он еще двадцать пять лет может так ходить, ожидая завтрака и газеты... Разве это не ужасно?

Пенсионер. Что — не ужасно? Что, что, что?

Офицер. Да пусть ответит тот, кто может!.. А я буду зубрить с мальчиками дважды два четыре! Сколько двоек без остатка в четырех? (В отчаянии хватается за голову.) А Виктория, которую я любил и потому желал ей самого большого счастья на земле... Теперь она счастлива, счастлива как умеет,* а я страдаю... страдаю, страдаю!

* * *

Она. Неужели ты полагаешь, будто я могу быть счастливой, видя твои страдания? Как ты смеешь так думать? Быть может, то, что я проведу здесь сорок дней и ночей, утишит твою боль? Признайся, утишит?

Офицер. И да и нет! Я не могу наслаждаться, когда ты страдаешь! О!

Он. А ты думаешь, мое счастье может быть построено на твоих мучениях?

Офицер. Жалко нас — всех! О!

Все (простирая руки к небу и издавая крик боли, напоминающий диссонирующий аккорд). О!

Дочь. Вечный, услышь их! Жизнь жестока! Жалко людей!

Все (как раньше). О!

* * *

На сцене на миг полное затемнение, в течение которого все присутствующие исчезают или меняют места. Когда зажигается свет, на заднем плане виден берег Пролива Стыда, но теперь он в тени. Пролив посредине, а на переднем плане Бухта Красоты, оба ярко освещены. Справа — угол курзала, с открытым окном, внутри — танцующие пары. На пустом ларе снаружи стоят, обняв друг друга за талию, три горничные и смотрят на танцы. На крыльце дома — скамейка, на которой сидит Дурнушка Эдит, с непокрытой головой, грустная, с взлохмаченными волосами. Перед ней — раскрытое пианино.