Александр Островский - Том 10. Пьесы, написанные совместно

Медынов (подойдя к Щемилову) . Уходить бы тебе, я так думаю.

Щемилов. Уходить? Это верно. Одно дело осталось. Эх, пропадай наше доброе! Благодарим, что не потаились. Фу, инда жарко стало! Вот так утеха! От такого лиха бежать скорей. Отнес бог!

Медынов. Не довольно ли разговаривать-то? Чай, и кончить пора?

Щемилов. Да уж мне тут разговору нет.

Входит Пелагея Климовна с вином и закуской на подносе.

Вот с кем я поговорю. (Идет к двери.)

Пелагея Климовна (идет за ним) . Что, батюшка, угодно?

Уходят Щемилов и Пелагея Климовна.

Наташа, Медынов, Федосья Ивановна.

Наташа. Смейтесь, смейтесь надо мной; я этого заслуживаю.

Медынов. Не стану смеяться и другим не позволю. В вашем положении ничего нет смешного.

Наташа. Вы жалеете меня, Алексей Парфенович? Спасибо вам! Стыдно мне глядеть на вас… Забудьте, что я говорила вам вчера… Простите меня!

Медынов. Да я уж и забыл давно.

Наташа. Вы мне вперед говорили, что я буду у вас прощенья просить, я не верила. Вот и пришлось, — вы правы были…. Вы, должно быть, всегда правы… Но позвольте же и мне, Алексей Парфенович, сказать хоть несколько слов в свое оправдание.

Медынов. Да зачем; не нужно вовсе.

Наташа. Нет, позвольте, надо. Вы, может быть, не так думаете обо мне. Ведь не им только увлеклась я. Какие горячие речи!.. Какие честные, хорошие мысли!.. Ведь и мы здесь слыхали о новых людях; вот и ждешь, и ждешь, хоть бы поглядеть-то на них. Как же было не закружиться голове, когда он заговорил. Вот, думала, тот новый человек, которого я ждала, о котором мечтала.

Медынов. Да перестаньте, ради бога! Пикарцев — новый человек! Что в нем нового? Только платье, а мозгам да всей-то его душонке сто лет с хвостиком. Кто неустанно работает, кто честно дело делает, тот и новый человек. Нового человека сейчас узнаешь, у него от лица светится.

Наташа. Ах, как недостойно я поступала с вами; как больно мне вспоминать об этом. Простите меня, ради бога!

Медынов. Да довольно уж вам прощенья-то просить; поговорим об чем-нибудь другом, хоть о погоде.

Федосья Ивановна. Да полно тебе убиваться-то! Алексей Парфенович твою обиду давно забыл. Кабы ты знала, что он о тебе вчера вечером со мной говорил! Сказать, Алексей Парфенович?

Медынов. Говорите! Я затем и пришел. Что в жмурки-то играть!

Федосья Ивановна. Да ведь он тебя любит… И уж не знаю, за мои ли молитвы, за твою ль простоту тебе бог дает… Ну, как это сказать?.. Ведь он все-таки не равный… все-таки барин… не то что Семен; тот сватается; ну, а он, скажем хоть так, тебя замуж берет.

Наташа. Ах! (Закрывает лицо руками.)

Медынов. Ну, давайте руку! Что тут долго разговаривать-то!

Наташа (в смущении) . После, после, не теперь!

Медынов. Чего еще ждать-то? Уж я ждал довольно. Не игрушки ведь это… Я вам руку даю… А у меня где рука, там и голова.

Наташа медленно подходит, берет руку Медынова и крепко сжимает ее.

Ну, вот так-то; теперь крепко будет. Бабушка, целоваться не заставляйте, я стыдлив.

Федосья Ивановна. Ах, батюшка, да как хочешь.

Входят Пелагея Климовна и Семен.

Наташа, Медынов, Федосья Ивановна, Пелагея Климовна, Семен.

Пелагея Климовна (у двери) . Ах, ты… чтоб тебе пусто было! (Выходит на середину.) Уж как разобидел, уж как раскостил!

Семен. Да мало ль что он брешет; ничего он с вами не поделает. Одно слово — скорпион, но только все ехидство так при ём и останется.

Пелагея Климовна (Наташе) . Это ты что же, сударушка? Опять меня в дуры превозвела?

Федосья Ивановна. Да полно ты шуметь-то! Протри глаза да погляди хорошенько!

Медынов (показывая Наташину руку) . Видите? Вот она, тут!

Пелагея Климовна. Это что еще? Какие такие еще новости?

Медынов. Аль в зятья не гожусь? Не ожидали? Мало ль что бывает. Это чудо еще невеликое, и не то случается.

Пелагея Климовна. Ах, батюшка, да рада-радехонька. Что уж и говорить; дело это нехудое, а чего лучше ребовать нельзя.

Медынов. Ну, так и нечего толковать!

Разговаривает тихо с Наташей.

Семен. Это, значит, я сдуру-то на чужое веселье попал… что ж, видно, так тому и быть. Проздравляю. Потому, Наталья Михайловна, уж коли вам судьбу свою надо было найти — так уж лучше и, значит, душевнее Алексея Парфеновича во всем белом свете не сыскать! Выворачивалось у меня сердце наизнанку и, может, еще будет выворачиваться, а все же, так надо сказать, что слава богу.