Александр Островский: Том 4. Пьесы 1865-1867

Досказывай хоть сказку.

Ты думаешь, нам очень любы сказки?
От скуки слушаем, одна забота,
Как время скоротать. А вот ты мелешь,
Мы слушаем; так время и проходит.

Досказывай Никиту Кожемяку!

Ну, долго ль, коротко ли, в сказке скоро,
На деле-то не вдруг. Ну вот в ту пору
Сидит себе Никита, кожи мнет.
И держит он, красавицы мои,
В руках двенадцать кож; вдруг царь в кожевню,
Взглянул Никита, — так вот и затресся;
Со страху ходнем руки заходили,
И разорвал он те двенадцать кож.

Ну, ври еще!

Известно, сказка складка,
А песня быль; не мимо говорится.

Не всякая. Сама же ты певала,
Что воля красным девушкам гулять;
Молодкам миновалася гульба.
Мы девки вот, а все живем в неволе.

Досказывать аль нет?

Ну брось, не надо.
Уж надоело про змеёв-то слушать!

Чего же вам?

Любовную скажи!

Ты расскажи, как в тереме высоком
Сидит красавица; замком булатным
Дверь заперта дубовая, и стража
И день и ночь круг терема стоит.
И солнцем не печет, и буйный ветер
Пахнуть не смеет на нее.

А дальше?

А дальше я не знаю; я не стала б
Просить тебя, сама бы рассказала.
Ты знаешь всю, тебе и книги в руки.

Как добрый молодец прокрался в терем…
Да ты нам все рассказывай, как было.

А мать услышит, кто в ответе будет?

Пойдем в малину! Не найдут до завтра.

Ну, быть по-вашему! Срамницы, право!
Вас хлебом не корми, а дай послушать
Соромских сказок. Да и то сказать —
Все взаперти: чужих людей не видим,
Гулять нет воли, миловаться не с кем,
А у живого на уме живое.

Рассыпались в кустах. Не поманить ли?
Пойдет на манку?

Помани легонько!

Боялися девки да серого волка,
Да не того волка, что по полю рыщет,
А того ли волка, что по лесу свищет,
Что по лесу свищет, красных девок ищет.

Вот диво-то! Не с неба ли свалился?
Как занесло?

По моему прошенью,
По щучьему веленью. Надоело
Через забор вести переговоры.
И видит глаз, да зуб неймет. Поближе
Хотелось быть; лицом к лицу, бок о бок
Речь тайную, любовную держать
И миловаться, как душе угодно.
Мы разобрали тын.

Ты, парень, ловок.

Ведь рано ль, поздно ль, надо ж будет, Маша,
Тебе покинуть свой терем высокой,
Чужую сторону узнать, так лучше
С милым дружком, тишком, лужком уехать!
Кто знает думу батюшки-отца
Иль матушки твоей башку пустую?
Загубят век, спихнут за старика
Постылого, на горе да на слезы.
Чего же ждать? Что думать? Свистнуть, что ли?
У нас готово, люди в лодке, только
Сесть да поехать.

Как же, дожидайся,
Так и поеду! Нет, ошибся, парень.
Ты поглупей ищи!

Так вот как, Маша!
Что ж, не люб стал?

За что тебя любить-то?
Обманщик ты! Охаживать горазд
Кругом да около. Тебе поверить —
Трех дней не проживешь. О святках, помнишь,
У нас в дому плясали скоморохи,
Ты мехоношей был, ты что мне баял?
Что ты купецкой сын, Иван Ковригин.
Зима прошла, весна-красна настала,
На дереве у моего окна
Ты по ночам сидел, и коротали
Тайком с тобой весенние мы ночи.
Ты нянек, мамок деньгами осыпал;
Не раз, не два я спрашивать пытала
Об имени и отчестве твоем:
Иван Ковригин — только и ответу.
Ну как тебе не грех? Я все узнала:
Ты не купецкой, а боярской сын
Степан Семеныч, Бастрюковых роду.
И скоморохи-то твои все слуги,
И сам ты скоморох.