Людмила Петрушевская - Девочки, к вам пришел ваш мальчик (сборник)

Лика. А то, что ты услышала про дневник, так это же Фройд! Его давно разоблачили и запретили! Сейчас твоя мать старая и страшная старуха. Как я.

Катя. Ты все еще интересная женщина. А про меня тоже в доме отдыха так сказали, представляешь?

Лика. Это одна видимость. Внешний обман. Я, во-первых, совсем ничего не вижу, а пойти к врачу отказываюсь, во-вторых, и не с кем. По Фройду это что-то значит, что меня туда не ведут.

Катя. Если хочешь, я с тобой схожу.

Лика. Нет, нет, это у них какое-то торможение по Фройду. У меня, потом, нет пальто и ботинок.

Катя. Надо с собой бороться. Я всю жизнь с собой боролась, была скромной и застенчивой. Всех стеснялась, особенно мужчин. И я преодолела это. Ты тоже должна. Хочешь, я с тобой схожу?

Лика. Да у меня что, некому сходить? Но в каких ботинках, вот в чем вопрос. Я хожу в ботинках после Саши еще в бытность его старшим лейтенантом. Им выдают каждый год, но не в этом дело. Теперь: неизвестно, какой у меня стал размер. Я привыкла к свободе. (Вытягивает ноги в огромных ботинках, разглядывает их.) У Саши сорок пятый размер. Эрка мне купила какие-то из клеенки, так в них ноги просто гудут! И они явно мужские. А ведь где-то были мои собственные, нянины, из сукона. Суконные, теперь таких не делают. Сукно! Но их, видимо, моль пожрала.

Катя. Подошвы-то бы остались?

Лика. Не знаю, не знаю. Украли, видимо, подошвы-то. У нас всё тибрят. Сумку мне разрезали, вынимаю из сундука, разрезанная по шву.

Катя. Всё. Я тебя веду к врачу, и начинаешь новую жизнь. Будешь все видеть.

Лика. На кой шут мне все это видеть. Я вообще охотней бы глаза закрыла и к стене отвернулась.

Катя (загоревшись). А что, Сашка уже ее бросил? Так я и знала.

Лика. Не мели чушь! Это ты бросила мать! Воспользовавшись Фройдом. Прекрати изображать из себя жертву! Они приедут, все забудь!

Катя. А ты не бросила свою сестру?

Лика. Мы же потеряли связь! Вадим кормил две семьи, свою и предыдущую, там сын погиб под Брест-Литовском, осталась бабка. У меня на руках Оля, мама и няня, все умирали. Эра сбивала тару на военном заводе.

Катя. А я без стипендии на одни алименты. Лорочку на лекции водила в кацавейке, сама в папиной шинели. Она тихо сидела, но потом меня все-таки в деканате предупредили. Жалко на ребенка, говорят, смотреть, как он на лекциях мучается. Это ваш мальчик? Говорю на Лорочку, «мой». Пришлось в детский дом отдать, там все-таки трехразовое питание.

Лика. Переступи, переступи через это. Они не виноваты. Мало ли какую мать ребенок раздражает. Это бывает. Меня Оля раздражает.

Катя. Я ведь к ним ездила. Я-то переступила. Но кто другому сделал зло, тот того ненавидит.

Лика. Все люди делают друг другу зло. Так было задумано.

Катя. Я к ним приехала, они испугались и не открывают. Я через дверь им говорю, а они как мыши молчат. Нам дали вместе двухкомнатную квартиру, Лика похлопотала, в Москве. Молчат. Я была у следователя, за вас боролась, молчат. Следователь сказал, что ваша мать тут понаписала, что надо с фонарями разбирать, а я говорю, я ответила, что они были невменяемые. Молчат и, чувствую, вдвоем от дверей отскочили. Всё еще ненавидят меня.

Лика. Оставь, оставь, едут две дряхлые старухи.

Катя. Молчали и бумагами шуршали. Рвали на части.

Лика. Это у нас семейное, мания преследования. Теперь все хорошо. Неточку восстановят в партии, Любочку в комсомоле.

Катя. Куда! Любе сорок три года.

Лика. Были обе синеглазые, с золотыми кудрями…

Звонит междугородняя.

Алло! Ффу. (Дует в трубку.) Кто говорит? Кого? Коровина, да, сейчас, Саша! Са-ша!

Входит Саша.

А кто это? Березай. Одну секунду, вот он идет.

Саша (берет трубку). Алло.

Высвечивается кабинка межгорода, Рая у телефона.

Рая. Это я. (Плачет.)

Саша. Привет.

Рая. Когда ты приехал?

Саша. Только что.

Рая. Как доехал?

Саша. Да нормально.

Рая. Нормально?

Саша. Нормально.

Рая. Ты еще меня не забыл?

Саша. Помню.

Рая. Ноги у меня распухли, не тот размер, был тридцать пятый, теперь тридцать шестой. Тридцать шестой с половиной.

Саша. Какой?

Рая. Тридцать шестой. На микропорке.