Александр Островский - Волки и овцы

Мурзавецкая. Прощай, Вукол, спасибо.

Чугунов. Коли опять что понадобится, только, благодетельница, мигните, я всей душой. (Уходит.)

Входит Павлин.

Павлин. Господин Лыняев с Анфусой Тихоновной подъехали.

Мурзавецкая. Проси!

Павлинуходит. Входят Лыняеви Анфуса.

Мурзавецкая, Лыняев, Анфусаи Павлину двери.

Лыняев. Ух! Здравствуйте!

Мурзавецкая (поцеловавшись с Анфусой) . Здравствуй, телепень! Садитесь, гости будете. Где ты эту красавицу-то поддел?

Лыняев. У гостиного двора Евлампия Николаевна навязала; она к вам заедет за ней.

Мурзавецкая (Анфусе) . Тебе, сирота, чайку?

Анфуса. Да, уж бы, чайку бы уж…

Мурзавецкая (Павлину) . Подай чаю Анфусе Тихоновне.

Павлинуходит.

(Лыняеву.) А кабы не поручение, ты бы и не заехал ко мне, пожалуй?

Лыняев. Не заехал бы сегодня, дел ведь у нас с вами никаких нет.

Мурзавецкая. Да не все по делу; а так, навестить старуху, побеседовать?

Лыняев. Ведь у нас одна беседа: ближних судить. А мне некогда сегодня критикой заниматься, домой нужно.

Мурзавецкая. Ну, да как же! Деловой человек, важные занятия! А приедешь домой, на диван ляжешь, я ведь знаю. Все диваны пролежал, поминутно пружины поправляют.

Лыняев. Положение-то горизонтальное больно заманчиво.

Павлинприносит на подносе чайник, чашку и сахарницу. Анфуса наливает и пьет вприкуску.

Мурзавецкая (Анфусе) . Вот тебе и работа, и пей сиди! (Лыняеву.) На что это похоже, как ты разбух!

Лыняев. Сердце у меня доброе, и совесть чиста, вот и толстею. Да теперь похудею скоро, забота есть.

Мурзавецкая. Вот редкость-то! Что за забота?

Лыняев. Волка хочется поймать, травленого. На след никак не попаду.

Мурзавецкая. Ах, ты, судья праведный! Ну, дай Бог нашему теляти да волка поймати!

Лыняев. Завелся в нашем округе какой-то сутяга, что ни съезд, то две-три кляузы, и самые злостные. Да и подлоги стали оказываться. Вот бы поймать да в окружной!

Мурзавецкая. Ах, какой храбрый! А ты вот что скажи: отчего ты людям-то не кажешься, ни у кого не бываешь?

Лыняев. Боюсь.

Мурзавецкая. Что ты, маленький, что ли?

Лыняев. Кабы маленький, так бы не боялся: маленькому-то не страшно.

Мурзавецкая. Да чего, скажи на милость?

Лыняев. Женят.

Мурзавецкая. Вот страсть какая! Бобылем-то разве лучше жить?

Лыняев. Кому не страшно, а я боюсь до смерти, и уж где есть девицы, я в тот дом ни ногой.

Мурзавецкая. Как же ты ко мне-то ездишь? Мы обе девицы: и я, и Глафира.

Лыняев. Ведь у вас монастырь: кротость, смирение, тишина.

Мурзавецкая. Ну, и нам тоже пальца-то в рот не клади! Так вот отчего ты людей-то боишься.

Лыняев. Да разве кругом нас люди живут?

Мурзавецкая. Батюшки! Да кто же, по-твоему?

Лыняев. Волки да овцы. Волки кушают овец, а овцы смиренно позволяют себя кушать.

Мурзавецкая. И барышни тоже волки?

Лыняев. Самые опасные. Смотрит лисичкой, все движения так мягки, глазки томные, а чуть зазевался немножко, так в горло и влепится. (Встает и берет шляпу.)

Мурзавецкая. Тебе всё волки мерещатся, – пуганая ворона куста боится. А меня ты куда ж? Да нет, уж лучше в волки запиши; я хоть и женщина, а овцой с тобой в одном стаде быть не хочу.

Лыняев. Честь имею кланяться! До свиданья, Анфуса Тихоновна. (Уходит.)

Мурзавецкая. Ну, вот приехал, а что умного сказал? Часто он у вас бывает?

Анфуса. Не то чтоб, а так уж… по соседству… известно уж…

Мурзавецкая. Любезничает с Евлампией-то?

Анфуса. Да уж… Где уж… куда уж…

Мурзавецкая. Что ж он у вас делает?

Анфуса. Да уж все… (Махнув рукой, зевает.) Вот тоже.

Мурзавецкая. Он зевает, а ты, пожалуй, и вовсе спишь. Плохой ты сторож, надо тебе хорошего помощника дать.

Павлин (растворяя двери) . Евлампия Николаевна.

Входит Купавина.

Мурзавецкая, Анфуса, Купавина.