О л ь г а. Сумасшедший дом!..
О л ь г а резко повернулась, ушла в другую комнату. В окне показывается О п е н о к, раскладывает на подоконнике доску и шашки. Старательно не замечает А н н у. А н н а подходит, делает ход. О п е н о к, насупившись, отвечает. Еще несколько ходов. И вдруг О п е н о к утыкается в доску и плачет. А н н а гладит его по голове. О п е н о к, так и не взглянув на нее, оставив шашки, скрывается. У крыльца появляется Ю р к а, садится на ступеньку.
Ю р к а. А вечер какой золотой… А вечер, а вечер, а вечер совсем золотой…
Задымился вечер, дремлет кот на брусе.
Кто-то помолился: «Господи Исусе».
Полыхают зори, курятся туманы,
Над резным окошком занавес багряный.
Вьются паутины с золотой повети,
Где-то мышь скребется в затворенной клети…
А н н а вышла, остановилась, слушает.
Мама Аня, пойдем в разбойники?.. (Анна стоит, опустив голову. Тихо уходит.)
И гулко, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег…
Подходит Н и к о л а й.
Н и к о л а й. Юра, ты здесь? А я с дедом помирился… Юра, ты слышишь?
Ю р к а. Слышу…
Н и к о л а й. Чудак он, дед… Ремень снял, вытянул раз сколько — и ему удовольствие, и мне ничего. Будешь, говорит, от своего дела бегать? Не буду, говорю… Нет, правда, — не могу я без завода, Юрка. Значит, и в самом деле есть тут что-то такое… Как для тебя в стихах. Может такое быть?
Ю р к а. Может…
Н и к о л а й. У тебя лицо светлое… счастливое. Я помешал?
Ю р к а. Нет… Я Есенина читал.
Н и к о л а й. А дед-то! Ну и дед… Я ведь что? Пыжился, пыжился, чтоб перед другими выглядеть. А зачем? Вот Олька — сроку себе дала десять лет, и к власти — как на бульдозере… А зачем? Для других? Для себя! Для самоутверждения! Не хочу… Я не хочу. Самоутверждение — это внутри… (Ольга вышла из своей комнаты, остановилась у окна, слушает.) Дед это знал… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Ю р к а. Понимаю…
Н и к о л а й. Правильно, ты должен понимать. Ты про все должен понимать. А дед у нас — хороший дед, хоть и вредный. Он меня думать заставил. Страшно вредный старик, просто золото. Я слышал, он отцу про тебя говорил. Чего это, говорит, Юрка про институт забыл? Не нравится мне, что он дюже покорный. Покорный — слабый… Слышь? Это он про тебя. Он ведь думает, дед, что ты из-за него в институт не поехал. Я-то знаю, тебе самому надо было тут остаться. Верно?
Ю р к а. Верно…
Н и к о л а й. Я чувствую. Тебе это, — чтобы любить сильнее. Все это любить… Чтобы рассказать, как любишь. Потому что я ведь тоже люблю, и другие любят, но сказать у нас — не получается. Но чтобы сказать, надо очень сильно полюбить, только тогда будет правда… Черт знает, что несу, да?
Ю р к а. Хорошо несешь, Коля…
Н и к о л а й. А потом ты уедешь. Чтобы тосковать по этим лесам, и по этому дому, и по этому вычерченному дождями забору… И в тоске еще сильнее любить… Теперь ты скоро уедешь, да?
Ю р к а. Теперь скоро…
Н и к о л а й. Я знаю. Это ничего, что уедешь. Так надо. Теперь ты будешь помнить.
Ю р к а. Теперь я буду помнить.
Н и к о л а й. Ты немного любишь меня?
Ю р к а. Очень люблю, Коля.
Н и к о л а й. Братья мы с тобой… Я — тут, ты — в другом месте, а все равно мы — одно…
Появляется В и к т о р, на нем непривычно мятая одежда. О л ь г а, увидев его, кидается к зеркалу, лихорадочно пытается сделать что-то с лицом, с волосами, хотя делать ничего не надо — все в порядке, как всегда. Надевает бусы, морщится от своего вида, срывает их, утыкается в книгу.
В и к т о р (здоровается с братьями) . Дома?
Ю р к а. Дома, дома, проходи… (Виктор входит в комнату.)
О л ь г а (управляет собой железно, голос будничен.) А, это ты… Привет.
В и к т о р. Здравствуй, Оля.
О л ь г а. Помилуй, что за вид? Ты откуда?
В и к т о р. С работы.
О л ь г а. Разве уже сентябрь?
В и к т о р. Нет, я не в школе.
О л ь г а. А, да, дед рекомендовал тебя в кочегарку.
В и к т о р. Оля, выходи за меня замуж?
О л ь г а. Я ослышалась?
В и к т о р. Имею честь просить твоей руки!
О л ь г а (вспыхнула) . Скоморох!.. Как вы все мне надоели…
В и к т о р. Оля…
О л ь г а. Где ты был целый месяц?
В и к т о р. Сено косил.
О л ь г а. Что?.. Впрочем, это меня больше не интересует.
В и к т о р. Да нет, Оля, это правда. Я на сенокосе был. Сначала просто так — пошел, пошел, не хотелось в городе, подумать хотелось. В общем — шел, шел, а там бабы в платках, сено сгребают, иди к нам, кричат, — голоса звонкие, на весь луг, в городе таких голосов нет… Я и пошел к ним.
Читать дальше