Юрий Поляков - Как боги. Семь пьес о любви

Светлана. Кто обещал?

Борис. По телевизору.

Федя. Телевизор, Липа, — это окно в коллективное бессовестное.

Анна. Сам придумал?

Федя. Нет, у тебя списал!

Светлана. А знаете, ребята, я однажды классный журнал случайно на какой-то странице открыла. Там все наши национальности были указаны. Смотрю, напротив Липовецкого написано «еврей». Я так удивилась! Честное слово! Мы же тогда вообще об этом не думали, кто русский — кто нерусский. Просто одноклассники. Здорово было!

Отец Михаил. Во Христе нет ни эллина, ни иудея…

Федя. У нас в бомжатнике тоже интернационал. Правда, центральную свалку почему-то кавказцы держат. Чермет, купи у них свалку, а?

Черметов. Я подумаю. Так почему ты, Липа, все-таки уехал?

Федя. Я знаю: потому что в армию не хотел идти!

Борис. Врешь! Я — лейтенант запаса. А вот ты, Строчок, не служил.

Федя. Мне нельзя. Я — больной.

Анна. Мой бывший тоже от армии откосил. Тоже больной! Сам железный, хрен стальной!

Евгения Петровна. Анечка, нельзя же так! И что вы все к Бореньке пристали. Уехал и уехал… Судьба такая…

Борис. Не знаю, может, и судьба… Понимаете, тогда казалось, здесь уже ничего хорошего не будет. Конец! Ведь всё развалилось. Отца из газеты уволили. А там можно было начать совсем новую жизнь. Не выпрашивать, не доставать — а зарабатывать столько, сколько ты стоишь на самом деле.

Черметов. Большинство стоит гораздо меньше, чем предполагает.

Федя. Ясно, Липа, за длинным долларом погнался!

Отец Михаил. В Евангелие сказано: «Там, где твое сердце, там и твое сокровище…»

Черметов. Тот-то я смотрю, твой благочинный на новом «мерседесе» рассекает!

Отец Михаил. Зато владыка на «Волге» ездит. Смиряется…

Федя. Хорошо, что поэту не нужны деньги. Только небо над головой!

Анна. И вокзальная лавка под головой…

Федя. Хлебников был нищим, а Верлен — пьяницей. Свет, скажи им!

Светлана. Не всякий нищий — Хлебников, и не всякий пьяница — Верлен.

Федя. И ты против меня! Что с тобой? Ты какая-то не такая стала! Эх, а еще друг называется!

Евгения Петровна. Федя, не расстраивайся! Почитай нам лучше стихи!

Федя (ерничая). «По мрачным скалам Кандагара…»

Евгения Петровна. Нет, не эти. Другие…

Федя. Какие?

Светлана. Про девочку из соседнего двора.

Федя. А-а! Помните! Знаете, я ведь благодаря Ванечке поэтом стал!

Анна. А бомжом ты благодаря кому стал?

Федя. Дура ты, Анька! Ничего не понимаешь. У тебя, наверное, теперь и в голове силикон.

Анна. Какой еще силикон? Ты что говоришь, помоешник!

Черметов. Помолчи, королева! Рассказывай, Федя!

Федя. В девятом классе, помните? Я уже много стихов написал, целую тетрадь, а показывать боялся. Это же, как перед всеми догола раздеться…

Светлана вздрагивает и смотрит на Чермета.

Анна. Подумаешь! Если тело красивое…

Светлана. А если некрасивое?

Черметов. Девочки, о телах потом. Попозже… (Смотрит на Светлану, та опускает голову.) Не перебивайте поэта!

Федя. …Ванечка однажды заметил, как я на уроке стихи в тетрадку записываю, и попросил почитать. Через два дня вернул. Молча. Я сразу понял: не понравились. Потом в школе концерт был к Восьмому марта… Свет, а сейчас в школах есть концерты, какая-нибудь самодеятельность, как у нас?

Светлана (очнувшись от своих мыслей). Что? А-а… Есть, но мало…

Евгения Петровна. Почему?

Светлана. Потому что мы теперь воспитываем свободных граждан. Заставлять нельзя — можно нечаянно раба вырастить. А если не заставлять — какая же самодеятельность?

Борис. Правильно, раба из человека надо с самого детства выдавливать! Нельзя железной метлой загонять в счастье…

Федя. Липа, у меня такое впечатление, что ты эти двадцать лет в холодильнике с включенным телевизором пролежал!

Светлана. Боренька, я не знаю, как у вас в Австралии, а у нас России, если не заставишь, ничего не будет. Это плохое само к человеку прилипает, а хорошее нужно к нему пришивать суровыми нитками…

Черметов. Суровыми?

Светлана. Суровыми! А раба у нас из себя если и выдавливают, то почему-то вместе с совестью.