Сергей Маковский - Собрание стихотворений

О, сколькие меж вас, певцов-друзей,
мне доверяли сны, обиды, муки,
И женщины… Но нет! Одной лишь в руки
правило отдал я судьбы моей, —
одной поверив, знал, что коль изменит, с ней?
и смерти не прощу разлуки.

Я Музой называл ее, с собой
влюбленно уводил в лесные чащи,
где бьет родник из глуби говорящий.
И не она ли, день и ночь со мной,
и ныне призраков ко мне сзывает рой,
так укоризненно манящий.

Но жизнь идет… Ее не победит
ни рок живых, ни вопли всех убитых,
ни перекор надежд и слов изжитых.
Пусть — ночь еще! Весенний лес шумит
над тишиной плющом обросших плит
и лаврами гробниц увитых.

Не человек еще, а низколобый,
косматый зверь на согнутых ногах, —
он страхом страшен, голодом и злобой,
мой пращур в незапамятных веках…

Под тяжкою пятой тысячелетий,
на горестном распутай времен,
могу ли верить я, как верят дети,
как верилось когда-то — в райский сон?

И призрака чураясь поневоле,
я зверя узнаю в своей крови,
свое бездушие — в бессловесной боли
дочеловеческой его любви.

Ни ветерка, ни шороха… Безмолвны,
невыразимо-немы кущи леса.
Оцепенели кружевные волны,
не шелестнет ветвистая завеса…

Есть в этой недвижимости природы
какая-то бесплотная истома.
Всё от земли до высей небосвода
Так нежно-призрачно, так невесомо!

И мнится: время приостановилось
и оттого блаженно-тихо стало.
Ни ветерка, ни шороха… Застылость.
Вот — даже сердце биться перестало.

И сквозь листву туманно-кружевную,
как бы затянутую паутиной
я чувствую действительность иную,
касаюсь тайне всеединой.

Слепительно хорош июньский день,
цветут луга и пахнут медом травы.
Прошелестят на берегу дубравы,
чуть зыблется березок тонких тень.

О, благодать! О, вековая лень!
Овсы да рожь, да нищие канавы.
Вдали-вдали — собор золотоглавый
и белые дымки от деревень.

Не думать, не желать… Лежать бы сонно,
прислушиваясь к шороху дубрав
среди густых, прогретых солнцем трав,
и — тишине и синеве бездонной
всего себя доверчиво отдав —
уйти, не быть… Бессмертно, упоенно!

Спадает зной, хоть и слепят лучи.
Дожата рожь и обнажились нивы.
Гул молотьбы в деревне хлопотливый,
на пажити слетаются грачи.

Люблю тебя, мой август, — горячи
твоих плодов душистые наливы,
люблю берез разросшихся завивы
и звезд падучих россыпи в ночи.

Люблю тебя, радушный, тороватый,
с охотами, с ауканьем, с груздем, —
люблю зайти далеко в бар косматый,
в грозу и бурю мокнуть под дождем
Не налюбуюсь на твои закаты,
повеявшие ранним сентябрем.

Пошел снежок, запорошило путь.
В санях — беда, а не берут колеса,
того гляди, раскатишься с откоса,
да милостив Господь, уж как-нибудь!

В усадьбе от забот все смотрят косо,
зима не ждет и людям не дохнуть:
капусту рубят, мерзлую чуть-чуть,
валяют шерсть, просеивают просо.

Мелькают дни в трудах по пустякам,
а сумрак стелется туманно-сизый.
Взойдет луна, в серебряные ризы
оденет сад и тронет, по стенам
диванной, завитки тяжелых рам,
рояль в углу, паркеты и карнизы.

Есть на пути земном рубеж,
за ним — все призрачней земное:
и те ж виденья, и не те ж,
и грусть и радость — все иное.

Уходит сердце в глубину,
немыслимое прозревая,
всепримиряющему сну
себя невольно отдавая.

Не думать больше — только быть…
Себя не чувствуя собою,
куда-то по теченью плыть
к неодолимому покою.

Сквозь эту призрачную тьму —
лучи невидимого света.
И нет ответа ничему,
и все понятно — без ответа.