Владимир Галат: Запах берёзовых почек

Моя надежда за сплошным туманом,
в каких краях, не ведает никто.
А я за серебристым караваном
печальных звёзд, в потрёпанном пальто.

Устал любить и ждать, забыты крылья
на старом чердаке былых утех.
А тех, что словом неизвестным крыли —
прощаю вновь и вспоминаю всех.

Облака в синеве над рекою
невесомо плывут и плывут.
То уносят меня за собою,
то, жалея, обратно вернут.

Стаи птиц – хлопотливые искры —
рассыпаются вдоль берегов.
А за тихой водой серебристой —
изумрудная зелень лугов.

Всё застыло в вечернем покое.
Ветер дунул, вздохнул и исчез.
И неслышно земное, простое
очарованно льется с небес.

Люди скользили послушно…
звуки летели в мембраны…
Падало слово радушно,
были глаза твои странны.

Знаешь, мы быстро расстались.
Не целовались прилежно…
Таял изгиб твоей талии
за поворотом небрежно.

Если б тебе оглянуться —
слабо надежда мерцала.
Рвутся все ниточки, рвутся!
Как же всего было мало!..

Редкие прикосновенья
тела, души… через слёзы.
Остановить бы мгновенье
странной, изменчивой прозы!

…А на крыло самолёта
ангел спустился небесный.
Были с тобой мы в полёте,
а на земле… неизвестно…

Вот и подёрнулся дымкой судьбы
моей юности город.
Был или не был – пожалуй, теперь
и не вспомнить.
Давних дорог животворных тепло
превращается в холод,
и отогреть себя прошлым
уже нелегко мне.

Смутные тени былого мелькают
неясно, тревожно.
Боль пережитого в сердце
аккордом минорным…
но невозможно забыть навсегда,
невозможно —
горечь любви моей первой,
печальной и вздорной…

Собираю следы с площадей, побережий,
колесница промчится – услышу, увижу.
помогают как могут: морской ветер свежий,
и порфир мостовых, и предместья Парижа.

…Пробегутся по струнам Эоловой арфы:
тихий звук одинокий дрожит в поднебесье.
Символ вечности древний Омеги и Альфы
просверкает во мраке, исчезнет, воскреснет.

На бушприте корсары – джентльмены удачи,
переменчивых судеб листается книга!..
Ждут шуты, короли, между смехом и плачем,
обособленным гостем монашек-расстрига.

А что есть жизнь: дыханье моря,
пустыни снежной миражи?…
Пушинки счастья в гребне горя,
пустая вера в створках лжи?…

Тропинка в горы серебрится,
родник студёный в облаках,
знакомый свист незримой птицы,
любовь и звёзды на руках.

Как много рядом звёздной пыли,
исчезнуть можно без следа…
А мы всегда, наверно, были,
забыли просто – где, когда…

Идут рассветы и закаты,
за ними море из фольги.
Мы золотой судьбы солдаты —
в кирзовой дымке сапоги.

Скалы, синее небо и море под криками чаек.
Белый парус навстречу летит исполинским пером.
Дух мятежный лишь тучи неслышный забег омрачает,
и дельфинов привет над волною – живым серебром.

Мы на берег приходим и ждём от судьбы диалога.
И когда перетянуты мысли тугой бечевой,
то по лунной дорожке уходят печаль и тревога.
Только ласковый ветер, и больше уже ничего.

Я сижу и молчу, сторожу на песке шум прибоя.
Капли звонко упали, рассыпали ноты дождя.
Есть у моря великое свойство – безумство покоя,
я хочу досмотреть, помолчать, не уйти, уходя…

Молнии проворно раскроили четверть неба,
гром бабахнул так, что сам себя уже не слышал.
Ливень налетел безумный, градом сыпал, снегом,
ветер рвал на части зазевавшуюся крышу.

Вопли непритворные привычно все издали,
птицы подхватили, даже листья на деревьях.
Облик необычный обретает контур зданий,
всё перевернулось, как в размытых акварелях.

Тихо стало… серый день в лучистый превращался.
Вышел человек весёлый к синему раздолью,
бегал и, счастливый, он и плакал, и смеялся,
мокрую одежду отжимал, да вместе с болью.