Борис Пастернак - «Я понял жизни цель» (проза, стихотворения, поэмы, переводы)

И так как угомону мне не знать,
То будь со мной в часы моих сомнений.
А седины серебряная прядь —
Лишь искренности новое свеченье.

Ах, тридцать восемь лет промчались так,
Как жизнь художника с любимым цветом.
Разделим вместе мужественный знак
Великих дней, которым страх неведом.

Не бойся сплетен. Хуже – тишина,
Когда, украдкой пробираясь с улиц,
Она страшит, как близкая война
И как свинец в стволе зажатой пули.

Будто письма пишу, будто это игра,
Вдруг идет как по маслу работа.
Будто слог – это взлет голубей со двора,
А слова – это тень их полета.
Пальцем такт колотя, все, что видел вчера,
Я в тетрадке свожу воедино.
И поет, заливается кончик пера,
Расщепляется клюв соловьиный.

А на стол, на Парнас мой, сквозь ставни жара
Тянет проволоку из щели.
Растерявшись при виде такого добра,
Столбенеет поэт-пустомеля.
На чернил мишуре так желта и сыра
Светового столба круговина,
Что смолкает до времени кончик пера,
Закрывается клюв соловьиный.

А в долине с утра – тополя, хутора,
Перепелки, поляны, а выше
Ястреба поворачиваются, как флюгера
Над хребта черепичною крышей.
Все зовут, и пора, вырываюсь – ура!
И вот-вот уж им руки раскину,
И в забросе, забвении кончик пера,
В небрежении клюв соловьиный.

Такие ночи сердце гложут,
Стихами замыслы шумят,
То, притаившись, крылья сложат,
То, встрепенувшись, распрямят.

За дверью майский дождь хлопочет,
Дыханье робости сырой.
Он на землю ступить не хочет
И виснет паром над Курой.

Как вдруг рыбак с ночным уловом, —
Огонь к окну его привлек.
До рифм ли тут с крылатым словом?
Все заслонил его садок.

Вот под надежным кровом рыба.
Но дом людской – не водоем.
Она дрожит, как от ушиба
Или как окна под дождем.

Глубинных тайников жилица,
Она – не для житья вовне.
А строчке дома не сидится,
Ей только жизнь на стороне.

А строчку дома не занежишь,
И только выведешь рукой,
Ей слаще всех земных убежищ
Путь от души к душе другой.

Таких-то мыслей вихрь нахлынул
Нежданно на меня вчера,
Когда рыбак товар раскинул,
Собрал и вышел со двора.

Прощай, ночное посещенье!
Ступай, не сетуй на прием.
Будь ветра встречное теченье
Наградой на пути твоем.

Мы взобрались до небосвода,
Живем у рек, в степной дали,
В народе, в веянье народа,
В пьянящем веянье земли.

Мы лица трогаем ладонью,
Запоминаем навсегда,
Стихов закидываем тоню
И тащим красок невода.

В них лик отца и облик вдовий,
Путь труженика, вешний сад,
Пыль книг, осевшая на брови,
Мингрельский тающий закат.

Все это в жизнь выносит к устьям,
Но в жизни день не сходен с днем.
Бывает, рыбу и упустим,
Да после с лихвою вернем.

Когда ж нагрянувшая старость
Посеребрит нас, как рассвет,
И ранняя уймется ярость,
И зрелость сменит зелень лет,

Тогда как день на водной глади
Покоит рощи и луга,
Так чувства и у нас в тетради
Войдут и станут в берега.

Настоящий поэт осторожен и скуп.
Дверь к нему изнутри заперта.
Он слететь не позволит безделице с губ,
Не откроет не вовремя рта.

Как блаженствует он, когда час молчалив!
Как ему тишина дорога!
Избалованной лиры прилив и отлив
Он умеет вводить в берега.

Я сдержать налетевшего чувства не мог,
Дал сорваться словам с языка,
И, как вылитый в блюдце яичный белок,
Торопливая строчка зыбка.

И, как раньше, в часы недовольства собой —
Образ Важа Пшавела при мне.
Вот и сам, вот и дом, вот и крыша с трубой,
Вот и купы чинар в стороне.

И, как к старшему младший, застенчив и нем,
Подхожу я к его очагу
И еще окончательнее, чем пред тем,
Должных слов подыскать не могу.

Я ищу их, однако, и шелест листа
Пробуждает под утро жену.
Мы читаем сомнительные места.
Завтра я их совсем зачеркну.

И начальная мысль не оставит следа,
Как бывало и раньше раз сто.
Так проклятая рифма толкает всегда
Говорить совершенно не то.