Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы

Свищут, едут далее,
пугают ворон —
пожарища алые
с четырех сторон.

Ветерок неистовый
летит без ума —
знай себе посвистывай
по-птичьему, Фома.

Знай себе отмахивай
воронье рукой —
очень парень аховый,
толстый такой.

А за ним Ерема,
пику в стремена —
плачет: как-то дома
скучает жена!

Ой, скорей до дому,
где наши домá…

Молча Ерему
слушает Фома.

Много троп изъезжено
большой стороны —
у Еремы есть жена,
Фома — без жены.

Ни кола ни двора,
только напролом
на врага…
Да — ура —
в горле колом.

Вот пуля просвистела,
вот пуля просвистела,
вот пуля просвистела,
и падает Фома.

Земля — она постеля
для всякого дерьма.
И ничего не значит,
не жалко никому,
никто не заплачет,
не позовет Фому.

Только друг Ерема,
приехав домой,
с молодухой дома
плачет над Фомой.

Право, жалко парня —
парень боевой —
Красная Армия,
выкормыш твой.

Да меня эта тьма
сводит с ума…

Буду жить как Фома,
гибнуть как Фома.

Смешная эта фабула,
но был пример такой:
лошадка у меня была —
мамаша, а не конь.
Что шкура или грива —
мягка, как у кота.
Сначала у начдива
была лошадка та.
Не лошадь — чистый паныч,
нога резва, тонка.
Прошу:
— Иван Степаныч,
продайте мне конька.
Взамен возьмите седла —
порадуйте меня…
А он смеется подло —
не продает коня.
— Возьмите душу разве?
Бери ее, пожа… —
Ему смешно, заразе, —
зачем ему душа?
Тогда рубаху в ленты —
не помню, как в бреду,
вставаю на коленки,
земной поклон кладу.
И говорю такое,
житье свое кляня,
что не найду покоя
от этого коня.
Ни на кого не глядя,
опять кричу, строптив:
— За что боролись, дядя,
за что в крови, начдив?

Тогда начдив поднимает плечи
и говорит, как режет… Умен:
— Об этом не может быть и речи,
Кручиненко Семен.
Нам надо для боя объединиться,
иначе нас расшибут по куску,
Кручиненко, как боевая единица,
прав не имеет впадать в тоску.
Ты молод, но все же в твоем положенье
обязан рассуждать умней —
понять, что мы идем в сраженье
отнюдь не за коней.
Но ежели треба, скажу, обратно,
что мы получаем тысячи ран
за наше житье и за нашего брата,
за пролетария прочих стран.

Я руки повесил, как ива,
но вспомнил в ближайшем бою
тяжелую правду начдива
и страшную кривду свою.
Гляжу — на народ свободный
идет, ощерясь, как волк,
развернутый в лаву сводный
белогвардейский полк.
На шее на нашей охота
опять нарасти лишаём.
Я двигаю в битву — с налета
беру офицера живьем.
Загнал его начисто. Ложит
со страху, вонючий хорек.
Того офицера на лошадь,
как бабу, кладу поперек.
От раны или от злобы ли —
я чувствую, что ослаб,
ворочаю сразу оглобли
и двигаю коника в штаб.
А там хорошо ли, худо ль
воспринимают меня.
Хохочет начдив: «За удаль
бери моего коня».

Такие моменты были
за эту войну у нас.
Врага мы, конечно, били,
но это другой рассказ.

Поднимайся в поднебесье, слава, —
не забудем, яростью горя,
как Московско-Нарвская застава
шла в распоряженье Октября.

Тучи злые песнями рассеяв,
позабыв про горе и беду,
заводило Вася Алексеев
заряжал винтовку на ходу.

С песнею о красоте Казбека,
о царице в песне говоря,
шли ровесники большого века
добивать царицу и царя.

Потому с улыбкою невольной,
молодой с верхушки до подошв,
принимал, учитывая, Смольный
питерскую эту молодежь.

Не клади ей в зубы голый палец
никогда, особенно в бою,
и отцы седые улыбались,
вспоминая молодость свою.

Ты ползи вперед,
от пуль не падай,
нашей революции краса.
Площадь перед Зимнею громадой
вспоминает наши голоса.

А министры только тары-бары,
кое-кто посмылся со двора.
Наши нападенья и удары
и сегодня помнят юнкера.

На фронтах от севера до юга
в непрерывном и большом бою
защищали парень и подруга
вместе Революцию свою.

Друг, с коня который пулей ссажен,
он теперь спокоен до конца:
запахали трактора на сажень
кости петроградского бойца.