Федор Сваровский: Слава героям. Стихотворения

Кто это говорит? С какой интонацией? Каково выражение лица говорящего? Непонятно, да и неважно, потому что это не лицо, а маска, причём такая маска, как в античном театре, – резонатор, усиливающий звук, позволяющий ему звучать отчётливо и убедительно. Возможно, тут имеет смысл вспомнить несколько громоздкий термин «постирония» или «противоирония»:

ПРОТИВОИРОНИЯ(counter-irony, trans-irony) – ироническое остранение самой иронии, характерное для стадии «прощания с постмодернизмом» в литературе «новой искренности» или «новой сентиментальности», от Венедикта Ерофеева до Тимура Кибирова. Термин предложен филологом Вл. Муравьевым в предисловии к поэме Вен. Ерофеева «Москва – Петушки». Противоирониятак же работает с иронией, как ирония – с серьезностью, придавая ей иной смысл. Если ирония выворачивает смысл прямого, серьезного слова, то противоирониявыворачивает смысл самой иронии, восстанавливая серьезность – но уже без прежней прямоты и однозначности… Нельзя сказать, что в результате противоирониивосстанавливается та же серьезность, которая предшествовала иронии. Наоборот, противоиронияотказывается сразу и от плоского серьеза, и от пошлой иронии, давая новую точку зрения – «от Бога». Что человеку не нужно, то ему и желанно; в промежутке между нужным и желанным помещается и святость, и пьянство; величайший человек не больше этого промежутка, и ничтожнейший – не меньше его. Противоиронияоставляет для иронии ровно столько места, чтобы обозначить её неуместность.

Однако поэзия – это война: приём, эффективно работавший несколько лет, работать вдруг перестаёт; опытного читателя не обманешь, он видит знакомый трюк («„Я“ автора никуда не девается: оно может быть обозначено через минус-прием, через маску; но в соотношении субъекта и авторского „я“ как раз и проявляются свойства лирической позиции», – Данила Давыдов) – и поднимает его на смех. Что же делать? Как на любой войне – продолжать гонку вооружений, то есть искать новые способы пробивать вражескую защиту. И здесь, кажется, поэту помогают структурные характеристики социальных медиа как поля высказывания, о которых шла речь выше.

Парадоксально, но (помимо уже хорошо разработанной Сваровским методики косвенной речи, когда автор, вопреки Барту, не умер, но прячется и потому не заслоняет собою текста) как раз горизонтальность и однородность поля высказывания, декларируемая необязательность самого речевого акта и, наконец, последующее экспонирование его результатов в отсутствие какого-либо контекстуального обрамления (когда, грубо говоря, в тексте не регистрируется никаких следов Фейсбука, где он впервые появился) – всё это в совокупности даёт возможность этим текстам быть всерьёз религиозными.

Насколько зыбка и проницаема у Сваровского граница между профанной речью и производством стихотворной материи, настолько же свободно обитатель его текста (которым могут быть и спрятавшийся автор, и как бы игнорируемый читатель, и любой из чрезвычайно вещественных персонажей) перемещается между мирами явленным и эсхатологическим. Здесь обращает на себя внимание сквозной образ воды, моря или морского берега как Царствия Божьего (в третьей книге Сваровский всё реже стесняется говорить об этих вещах прямо; кажется, он снова нечаянно отыскал позицию полной авторской неуязвимости и прочно на ней утвердился).

Оставим за скобками анализ символической массы, накопленной образом воды за всю историю культуры (вода как область примордиального хаоса, погружение как очистительная инициация и т. д. и т. п.), – это важно, но гораздо важнее одновременность, параллельность реальностей, отсутствие границы между мирами. Человек сидит перед экраном и пишет (или читает) – и, одновременно с этим, разбежавшись, прыгает в умозрительное море, плавает и ныряет; так и эсхатологическая реальность в этой картине мира не альтернативна явленной, но существует как дополнительное её измерение, как ещё одна степень онтологической свободы: мир бытийствует и содержит в себе бытийствующего (пишущего или читающего, сидящего или плывущего) человека – и, одновременно с этим, здесь и сейчас этот мир уже полностью спасён, восстановлен и обожен вместе со всем содержимым. Хотя ранее – когда о нём впервые зашла речь – он мог быть исчёркан красным и оценён на три с минусом.