Array Антология: Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Воздаст почет венком солдатской славы,
Не королю отсалютует, — нет!
Твоя душа — достойна дать ответ
Величественному столпу державы;

Тропе свободы Франция верна,
Но с пылом подтвердит, лишь ей присущим,
Что Равенства великая волна
Сулит и королям покой в грядущем.

Воскрес ли Ты, Христос? Иль жертвой тленья
В гробу лежишь, во глубине земли?
А верить в Воскресение могли
Лишь те, чей грех возжаждал искупленья?

Истреблены врагом без сожаленья
Священники близ мертвых алтарей.
Ты видишь ли страданья матерей,
Детей, убитых, втоптанных в каменья?

Сын Божий, снизойди! Над миром тьма,
Кресту кровавый серп грозит с небес:
И верх возьмет он, и переупрямит.

Земле не вынести сего ярма!
Сын Человеческий, коль ты воскрес,
Гряди — чтоб не возвысился Мохаммед!

В Европе время замерло на месте,
Но, гордо возмутив ее покой,
Британский лев, заслыша гнев людской,
Тирана низложил. Взыскуя мести,

Республика была твердыней чести!
Пьемонтцы могут подтвердить — какой
Охвачен папа Римский был тоской.
«Что Кромвель?» И, внимая каждой вести,

Дрожал понтифик в расписной капелле.
Но этот миг так скоро пролетел:
Высокий жребий — в роскоши погряз,

Торговля превратилась в наш удел.
Не станься так — мир почитал бы нас
Наследниками Мильтона доселе.

Прекрасны идеалы демократий,
Когда подобен каждый — Королю, —
Но я определенно не люблю
Разгула нынешних крикливых братий;

Монарх — достоин менее проклятий,
Чем гнусных демагогов болтовня, —
Анархией Свободу подменя,
Они уже готовят нас к расплате;

Мне мерзостно, когда над баррикадой
Возносится позорный красный флаг,
И хамство правит: под его громадой

Дух гибнет, Честь мертва, молчат Камены, —
И слышен лишь Убийства да Измены
Кровавый и неторопливый шаг.

Давай в огонь бросаться из огня,
Тропой восторга рваться к средоточью, —
Бесстрастие — пока не для меня,
И вряд ли ты захочешь летней ночью
В неисчислимый раз искать ответ,
Которого у всех сивилл и не было, и нет.

Ведь ты же видишь: страсть сильнее знаний,
А мудрость — не дорога, а тупик;
Зов юности важнее и желанней,
Чем притчи самых сокровенных книг.
Что пользы размышленьям предаваться,
Сердца даны нам, чтоб любить, уста — чтоб целоваться.

Трель соловья тебе ли не слышна,
Нет серебристей, нет прозрачней ноты!
Поблекшая от зависти луна
С обидой удаляется в высоты:
Ей песню страсти слышать тяжело,
И множит вкруг себя она туманные гало.

В лилее ищет золотого хлеба
Пчела; каштан роняет лепестки:
Вот — кожа загорелого эфеба
Блестит, омыта влагою реки:
Ужель не это красоты итоги?
Увы! На щедрость большую едва ль способны боги.

Никак богам тоски не побороть
Смотря, как род людской о прошлом плачет, —
Он кается, он умерщвляет плоть —
Все это для богов так мало значит:
Им безразлично — что добро, что грех,
Один и тот же дождь они шлют поровну на всех.

Как прежде, боги преданы безделью
Над чашами вина склоняясь там,
Где лотос переплелся с асфоделью,
И в полусне деревьям и цветам
Шепча о том, что защититься нечем
От зла, что выросло в миру и в сердце человечьем.

Сквозь небеса посмотрят вниз порой,
Туда, где в мире мечется убогом
Коротких жизней мотыльковый рой, —
Затем — вернутся к лотосным чертогам:
Там, кроме поцелуев, им даны
В настое маковых семян — пурпуровые сны.

Там блещет горним золотом Светило,
Чей пламенник всех выше вознесен,
Покуда полог свой не опустила
Над миром ночь, пока Эндимион
Не ослабел в объятиях Селены:
Бессмертны боги, но порой, как люди, вожделенны.

Покрыт шафранной пылью каждый след
Юноны, через зелень луговую
Идущей; в это время Ганимед
Вливает нектар в чашу круговую.
Растрепан нежный шелк его кудрей
С тех пор, как мальчика орел восхитил в эмпирей.