Метель кружится, засыпая
Глубокий след на берегу.
В овраге девочка босая
Лежит на розовом снегу.
Поет густой, протяжный ветер
Над пеплом пройденных путей.
Скажи, зачем мне снятся дети?
У нас с тобою нет детей.
Но, на привале отдыхая,
Я спать спокойно не могу:
Мне снится девочка босая
На окровавленном снегу.
Февраль, 1944
У Кинешмы и Решмы
Особая краса.
Ложится на орешник
Тяжелая роса.
И песня долго-долго
Тревожит тот покой,
Плывет над самой Волгой,
Над медленной кодой.
Она почти сквозная,
И я, ее любя,
За тыщу верст узнаю
И вспомню про тебя.
А здесь, у переправы,
У смертной полосы,
Обугленные травы
Чернеют от росы.
Пусть битвы будут долги.
По пеплу черных трав
Приду на берег Волги
Сквозь сорок переправ.
1943
Без малого четыре года
Гремела грозная война.
И снова русская природа
Живого трепета полна.
Там, где мы брали кровью, с бою,
Противотанковые рвы,
Цветы, обрызганы росою,
Встают, качаясь, из травы.
Где ночь от ярких молний слепла,
Кипела в заводях вода, —
Из камня, щебня и из пепла
Встают родные города.
И вот дорогою обратной,
Непокоряемый вовек,
Идет, свершивши подвиг ратный,
Великий русский человек.
Он сделал все. Он тих и скромен.
Он мир от черной смерти спас,
И мир, прекрасен и огромен,
Его приветствует сейчас.
А сзади темные могилы
Врагов на дальнем берегу —
О нашей доблести и силе
Напоминание врагу.
Май, 1946
«В моей душе живут два крика…»
В моей душе живут два крика
И душу мне на части рвут,
Я встретил день войны великой
На полуострове Гангут.
Я жил в редакции под башней.
И слушать каждый день привык
Непрекращающийся, страшный,
Войны грохочущий язык.
Но под безумие тротила,
Сшибающего наповал,
Ко мне поэзия сходила
В покрытый плесенью подвал.
Я убегал за ней по следу,
Ее душой горяч и смел.
Ее глазами зрел Победу
И пел об этом, как умел.
Она вселяла веру в душу
И выводила из огня.
Война, каменья оглоушив,
Не оглоушила меня.
И я запомнил, как дрожала
Земля тревогою иной.
В подвале женщина рожала
И надрывалась за стеной.
Сквозь свист бризантного снаряда
Я уловил в какой-то миг
В огне, в войне, с войною рядом
Крик человека — первый крик.
Он был сильнее всех орудий,
Как будто камни и вода,
Как будто все земные люди
Его услышали тогда.
Он рос, как в чистом ноле колос.
Он был, как белый свет, велик,
Тот беззащитный, слабый голос,
Тот вечной жизни первый крик.
Года идут, и ветер дует
По-новому из-за морей.
А он живет, а он ликует
В душе моей, в судьбе моей.
Его я слышу в новом гуде
И сам кричу в туман и снег:
— Внимание, земные люди!
Сейчас родился Человек!
1960
«…Это было ночью…» (Л. Пантелеев)
…Это было ночью, в убежище. После бесконечно долгой, томительной и одуряющей тишины, оживляемой лишь тяжкими старческими вздохами, кашлем и зловещим постукиванием метронома, — вдруг весело и победительно запели фанфары, объявляя конец воздушной тревоги. И маленькая девочка, задремавшая на коленях у матери, откликнулась на эту благую весть и вымолвила слово, означавшее для нее и выход из этого мрачного, холодного подземелья, и возвращение в теплую постельку, и сладкий безмятежный сон…
— Отбой! — сказала Ирочка Т.
В этот день ей исполнилось полтора года. И слово, которое она сейчас сказала, — первое слово, произнесенное ею в ее маленькой, но уже такой неудобной жизни…
(Из ленинградских заметок Л. Пантелеева)
Я в Петергофе не был никогда.
И вот сейчас брожу среди развалин,
Где красный щебень по земле развален,
Где на столбах обвисли провода;
Где голые, безрукие деревья
Стоят, как привиденья из поверья;
Где старый храм с глазницами пустыми,
Где пахнет мертвым запахом пустыни,
Где дикая ночная тишина
Назойлива и смысла лишена.
Мне кажется, когда глаза закрою:
Песчаный берег, залитый волною,
Граненые хрустальные стаканы,
Прозрачное холодное вино,
До синих звезд летящие фонтаны…
В мечтах и снах нам многое дано.
Когда жива мечта, я не поверю
В ничем не поправимую потерю.
Пусть в явь земную переходит сок!
Я вижу ясно, как на поле сечи
Идет, крутые разгибая плечи,
Неистовый, разгневанный Самсон.
Читать дальше