Эдуард Асадов: Помните! (сборник)

– Какое принято решение?

Я доложил:

– Передать снаряды с моей батареи на батарею старшего лейтенанта Ульяненко, где существует нехватка снарядов.

Он попросил уточнить на карте местоположение ульяненковской батареи и одобрительно кивнул головой.

– Решение правильное. Артподготовка начнется в 6.30 утра. А начнется она с залпа ваших батарей. Распоряжение вы получите.

Затем, вырвав из блокнота листок, генерал быстро написал на нем несколько фраз и передал адъютанту:

– А это комбригу 30-й. – Потом, повернувшись ко мне, добавил: – И помните, лейтенант, залп надо дать точно в срок. От него зависят сотни человеческих жизней.

Я вытянулся и козырнул:

– Я понял, товарищ генерал. Приказ выполним точно в срок.

Он широко улыбнулся и как-то вдруг, совсем не по-уставному, мягко сказал:

– Ну что ж, как говорится, с богом, желаю удачи!

Никогда еще со мной так сердечно не говорило начальство, да еще такое большое.

– А обратно на огневую сумеете проскочить? – озабоченно спросил генерал.

Воодушевленные его вниманием, мы почти одновременно с Акуловым отрапортовали:

– Так точно! Машина теперь пустая. Непременно проскочим.

Он кивнул и еще раз сказал:

– Желаю удачи!

Через десятки лет спасибо вам, дорогой Иван Семенович, за теплые ваши слова. И за другие, удивительно светлые встречи, которые были еще впереди и о которых в ту пору я, конечно же, ничего не знал…

Иван Семенович Стрельбицкий… Сколько лет прошло с тех пор, а в памяти моей все живет эта сцена нашего прощания на дороге. И краски ее не померкнут никогда.

Вот машина наша, свернув налево, уходит по шоссе от Мамашаев в сторону Севастополя, а на скрещении дорог, залитый ярким солнечным светом, отойдя на несколько шагов от своего «виллиса», стоит генерал-лейтенант Стрельбицкий. Впрочем, нет, генерал-лейтенантом он стал уже после войны. В те дни он был еще генерал-майором, стройным, красивым и таким еще молодым, ибо что такое сорок три года для генерала!

Он стоит и, чуть сощурясь, смотрит нам вслед. И кажется мне, что взгляд этот светится задумчивой добротой. Смотрю на него из кабины и я. Смотрю и не знаю, что это может быть последний человек, которого я видел перед ранением…

Причудливо складываются порой жизненные коллизии. Зрительно Иван Семенович запомнил меня хорошо, а вот фамилию мою знал не совсем точно. Правда, известно это мне стало много позже.

А случилось так: на Ишуньских позициях Иван Семенович обратил внимание на работу нашей батареи, и то, как я руководил подготовкой ее к бою, очевидно, произвело на него хорошее впечатление. Вернувшись в штаб армии, он вспомнил, что не успел спросить фамилию комбата. Вызвал к себе радиста и велел через штаб дивизии передать запрос об этом в бригаду. Но позиции наши в это время бомбили, и связь у радистов получилась неважной. То ли наши радисты передали нечетко, то ли армейские услышали неотчетливо, но командующему артиллерией доложили, что фамилия комбата – Асадчий. Так он себе эту фамилию и записал…

А сейчас я позволю себе несколько пренебречь хронологией и к военным событиям вернуться немного позже. Мне хочется проложить сейчас незримую эстакаду на много лет вперед. Словно гигантская радуга, перекинется она почти через три десятилетия и опустится концом своим в Москве на Кутузовский проспект в 1971 год.

Балкон моей квартиры на седьмом этаже выходит прямо на Москву-реку. Внизу вдоль Украинского бульвара выстроились в молчаливую шеренгу молодцеватые зеленокудрые тополя. Впереди в ту и другую сторону беспрерывно снуют пестро иллюминированные разноцветные речные трамваи, и бывалые экскурсоводы, глуша оробевших туристов могучими мегафонами, раскатистыми голосами возвещают: «Внимание, товарищи, слева по борту вы видите знаменитую фабрику Трехгорной мануфактуры, славной своими революционными и трудовыми традициями… Справа современное здание гостиницы «Украина»… Ее высота… длина… ширина…» Следует ряд впечатляющих цифр. «А еще дальше, обратите внимание, шедевр современной архитектуры – великолепное здание Совета Экономической Взаимопомощи, или, как принято говорить для краткости, – СЭВ».

В этот вечер я, как всегда, вышел на балкон и сидел, погруженный в свои мысли… Пароходы сновали все реже, машин тоже поубавилось внизу. Наступала тихая московская ночь, ну, относительно тихая, конечно. В Москве полной тишины не бывает. Я люблю это время, в которое отсутствует сутолока и суета. В нем есть что-то даже философское, что ли…