Михаил Мазель - Штрихами по воде наискосок

Художница, которая даётся,
куда милее той, что матерится.
Привычка не плевать на дно колодца
тебе в дальнейшем вряд ли пригодится.
«Когда и с кем?» – бестактнее «За сколько?»…
А всё же классные у ней сейчас сапожки.
Так апельсин съедается по долькам.
Так взгляд скользит туда, откуда ножки.
Затык совсем не между «хочет-может».
Загвоздка далеко не в «нафиг надо».
Художница, прекрасная на рожу,
опять милеет, повернувшись задом.
И я, такой восторженный и юный,
совсем не ей тот апельсин не дам откушать.
И, дёргая нейлоновые струны,
я увожу акцент от слова «слушай».
И знаете, что самое смешное:
мне могут нравиться картины той и этой,
а могут раздражать… Стеной сплошною
сочатся по обочине эстеты.
И я уже забуду через месяц,
что так хотел… с которой не рисует,
и неэстетам в спины брошу: «смейся».

Смешон поэт, который не рискует.

Мудрость банальна.
Порою куда банальнее глупости.
Она, как и секс, бывает анальная.
Где тонко, там и рвётся.
Потом не сидится.
Синицы исчезли как вид,
а журавли просто вымысел.
Урвали кусочек – вымылись,
и вновь за счастьем,
как дети.
Мудрость разбита на части
и кроется в тусклом свете
у каждого то в глазу, то в сердце,
и в пригоршне сестерций,
оставленных в твоём сне
по прочтении Бродского.
Наряды подруг неброские,
когда пробуждаешься.
И ты опять не нуждаешься
в моей подсказке.
Я сочиняю сказки.
В том числе и про мудрость.
Они банальны.
Мудрость бывает разной,
в том числе и вербальной.
Последней не очень-то верится…
Простите – схожу проветриться.

1
В нашем дворе раньше жил дядя Коля.
Колю никто никогда не неволил
быть вечно трезвым…
И Коля им не был.
В лёгком подпитии глядя на небо,
нам, детворе, он всегда улыбался,
и постепенно тихо спивался.

Нам это не было, правда, заметно.
Так проходили лето за летом,
осени, зимы и вёсны, конечно.
Коля, как Брежнев, казался нам вечным:
в том же потрёпанном сером жакете
и чуть проеденном молью берете.

То он подбросит пропущенный мячик.
То вдруг с букетом дурным замаячит
рядом с сидящими в вечных косынках
бусями …
«Помните, сынки,
бабушек ваших»
Мы вроде их помним.

Время.
Давно тем двором мы не ходим.
Страны другие, в которых нет пьяных.
Даже бомжи ходят в куртках не рваных.
Нету подъездов (и бабушек нету),
как на вопросы разумных ответов.

2
Что же волнует нас, взрослых и умных?
Прошлым набитые тёмные трюмы?
Судьбы соседей, чьи лица забыты?

Выводов чётких – явный избыток.

Много на свете грусти и боли.
Кто из нас вспомнит теперь дядю Колю.
Кем был он раньше?
Когда точно сгинул?
Снова ловлю мяч, который он кинул.

Сколько их было, беззлобных и тихих.
Стыдно сегодня, что выдумал стих я
задним числом.
Что давал им спиваться.
Смог ли тот мальчик понять ситуацию?.

Ночь над моими стихами ложится.
Совести хватит мне вам не божится,
что если б смог я в то время причалиться,
я бы помог дяде Коле…

Случается.

Странно.
Зачем я тогда эти вирши
вам показал?
Дождь ударил по крышам
и ручейками бежит по бетону.
Память.
Мы все в своём роде бездомны.

3
В нашем дворе раньше жил дядя Коля.
Колю никто никогда не неволил
быть вечно трезвым…
И Коля им не был.
Звёзды всё те же бродят по небу.

Эта скамейка – начало дороги к осени.
Зелёная, но упирается в жёлтые листья.
Не вижу, но кто-то щекочет мне щеки косами,
и тщетно пытается с этой скамейкой слиться.

Вы не смущайтесь, мне пальцем висок покручивая.
Мне не обидно. Я к пониманью привыкший.
Для вас та скамейка лишь нечто в опавших сучьях.
А я в их компанию хитростью так проникший.

Я точно знаю – у осени есть водолазка
из серых, зелёных, белых и чёрных линий.
Я слышал, как славно она сочиняет сказки,
которые к вечеру спрячет в портьерах ливней.