Андрей Драгунов - Сам по себе

Пока стена способна тень мою
терпеть на плоскости, но не холодный камень
хранит следы, пока я узнаю
себя в стекле, пока ещё руками
могу писать – я буду говорить.
Мне 43. Я переехал свет наполовину.
Вторую половину полюбить —
мне не случилось. Волжские равнины —
теперь пейзаж привычный за окном…
Слова чернят невинную бумагу.
В наборе букв, как будто под замком
скрываются и смысл и отвага —
неведомые больше никому…
Поскрипывает шарик осторожно.
Бумага терпит, взяв мою вину
себе на плечи… И теперь, возможно,
я буду говорить, что не умру.
По крайней мере, не сейчас, не летом,
когда жара. Ведь даже комару
жить хочется, хотя бы до рассвета…
Я буду говорить! Слова. Слова.
Но что сказать теперь ещё о жизни? —
что оказалась, видимо, права,
сказав однажды, что в другой отчизне
болит сильней от мыслей голова.

Как друг мне написал: «Черни листы
в родном Отечестве. Хоть в мире много места —
вода смывает новые следы
и покрывает пеной повсеместно,
и убегает восвояси…» Ночь
в такое время года всё короче.
И фонари, как маяки, – точь-в-точь —
на берегу. И всё длиннее строчки.

Воробей, воробей,
ты из лужицы не пей.
Там ведь грязная водица —
вдруг с тобой беда случится.
Будет заворот кишок —
не закончу я стишок,
и не сложится картинка,
как на ветке паутинка.
Где другого воробья
я тогда найду, ведь я
не смогу, как ты, по веткам —
я сижу в закрытой клетке
и смотрю, как ты летаешь
и про всё на свете знаешь:
и про дождь, и про снежок…
Вот и кончился стишок.

Я вышел из дома и сразу увидел – зима.
Но это лишь пух тополиный под ноги ложится.
Сугробы из ваты заполнили площадь сполна,
исправив ошибки зимы, что в глазах очевидца
была лишь подобием. Падает, падает снег
под ноги прохожим и липнет к ботинкам, рубашкам…
Сгорает от спички случайной – так короток век
слезы тополиной… И только замёрзнуть нестрашно.

Обернусь на выходе из дома —
кто-то следом шаркает за мной
комнатными тапками – знакомый,
может быть, а может быть, чужой
кто-то заблудился в нашем доме
и теперь пытается найти
двери, за которыми знакомый,
может быть, окажется. Стучит
в первую попавшуюся – тихо.
Никого. Ни звука. Дальше вниз.
Вот стучит машинка – там портниха
проживает – даже не стучись.
Я ещё раз быстро обернулся —
он в другой подъезд уже ушёл.
Кто-нибудь откроет, кто проснулся…
Вот куда-то звук его исчез.
Тополя накрыли город пухом —
видимо, поэтому теперь
тяжело, вооружившись слухом
отыскать потерянную дверь.

Завтра лето. Я сижу на старом стуле.
Греет солнце. Под окном моей квартиры детский садик.
Дворник кормит разжиревших гули-гули.
Декорации под стать, вот только задник
нарисованный, как будто из другого
представления, как будто бы картинка
со стены слетела. Голубого
не хватает, как на фотоснимках
не хватает жизни. Смотришь – вроде
лица все знакомые, как будто,
но куда-то, всё равно, уходит
жизнь из кадра, что ты поминутно
сохранить пытаешься, но время
вылетает вместе с птичкой из-под тряпки.
И тогда лишь стёртые колени
помогают не попасться в прятках.
Завтра лето. Комариный праздник.
Перед ночью главная забота —
перекрыть в окошке этот задник
плотной шторой. Завтра на работу.
Завтра наступает ровно в полночь.
В ноль часов кончается сегодня.
Под окном орёт младая сволочь,
потерявши стыд и страх Господень.
Будет лето. Будут птицы в гнёздах
хлопотать над появившимся потомством.
Я на старом стуле… Ближе к звёздам
на четвёртом этаже. Вот только солнце
раздражает в полдень – слишком жарко,
слишком светит, даже через задник.
Жаль, что нет ко мне поближе парка —
лишь шумит разноголосьем детский садик.

Мы сидели на кухне. Ты овощи мыла под краном.
Столько лет мы в разлуке, что, кажется, целая вечность
пролегла между нами, что кажется это банальным.
Мы сидели на кухне и счастливы были от встречи.