Максим Аржаков - В изысканно-изломанной манере…

Как упоительно ликует
Весна, когда нам двадцать лет…
С эстрады нервно грассиру́ет
Больной, чахоточный поэт.

Двадцатый май лучист и ясен…
И первый выход в ресторан.
И он, конечно, не опасен,
Вчерашний приторный дурман.

Двадцатый май уж на исходе.
Полдневным зноем сад объят.
В крови неслышно, тихо бродит
Густой, тягучий, сладкий яд.

Двадцатый май… Клубясь, играют
Потоки солнца меж портьер…
А пальцы хрупкие сжимают
Тяжёлый папин револьвер.

Двадцатый май… Трескуче штора
В паденье сорвана с гардин.
А у чернильного прибора
Дорожкой белой кокаин.

День январский был морозен,
Тих, обычен и морозен.
Но когда за кромкой сосен,
Тёмных и обычных сосен
Отблески его сокрылись,
Сумерки вокруг сгустились.

И подёрнули печальным
Светом, странным и печальным,
Зимний мир, досель реальный.

Это было в парке зимнем,
Опустевшем парке зимнем.
Там, где брёл аллеей длинной,
Запорошенной и длинной
Вечер, кутаясь в астральный
Свет, размытый и печальный.

И дрожали робко тени,
Уносились робко тени
В мир фантазий и видений.

Это было в парке странном,
Очарованном и странном,
В мире призраков обманном,
Нереальном и обманном,
Где в мерцании прозрачном
Дом застыл виденьем мрачным.

В дымке призрачного света,
Лунного слепого света,
В мире, сумраком одетом.

Это был приют забвенных,
Безвозвратных и забвенных,
Где среди покоев тленных,
В залах сумрачных и тленных,
В блёстках инея хрустальных
Вился сонм теней печальных.

Безучастных и унылых,
Тусклый сонм теней унылых —
В сумерках седых и стылых.

Это был приют безмолвный,
Отрешённый и безмолвный.
Дом, теней и скорби полный,
Безутешной скорби полный,
Что застыл в аллее дальной
Одинокий и печальный.

В парке сумрачном и странном,
Опустевшем парке странном,
В царстве сумерек туманном.

Тис, сосна, торфяник, вереск,
Дрок, болото, буерак.
Дом, камин, фисташки, херес,
Трубка, спички и табак.

Вечер, сумрак, утомлённость.
Дым, гравюры, тень руки.
Карандаш, блокнот, бессонность,
Свечи, книги и стихи.

Ночь, луна, сон, пробужденье.
Страх, шаги на чердаке.
Мысли, крысы, привиденья
И паук на потолке.

Утро, кофе, сигарета.
Кухня, счастье, дождь, туман.
Дверь, веранда, муть рассвета,
Палисад, цветы, дурман.

Осень, солнце и ненастность.
Жёлтость, жухлость, пустошь, даль.
Радость, лёгкость, безучастность,
Отрешённость и печаль.

Камни, топи, инфернальность.
Повседневность, колдовство.
Нереальность и реальность,
Мистика и естество.

В дебрях и чащах седого Гудзона
Вечером поздним и осенью поздней
Жёлтость и сумрак сплелись прихотливо,
Трогая сердце отрадной печалью.

Трогая сердце ледком на озёрах,
Шёпотом их камышей прибережных,
Дальним селеньем, затянутым дымкой,
Тихим шуршаньем листвы под ногами.

В этом пространстве отрадной печали
Духи витают в осенних одеждах,
Сотканных из потемневших деревьев,
Шума плотины, игры листопада.

Сотканных из уходящего лета,
Близкой зимы, туч унылых и низких,
Стада овец, торопящихся к хлеву,
Жара и дыма голландских каминов,
Запаха пива и тёплого хлеба,
Скрежета флюгера ратуши старой.