Олег Юрьев - Стихи и хоры последнего времени

Сквозь неясные поляны
и поплывшие поля
Лев Толстой, худой и пьяный,
над тупыми колоколами —
под крылами – под полами —
пролетает тополя.

Тютчев тучный, ты не прядай
серным пледом на ветру —
гром грохочет сивобрадый:
граф пролетом над тусклым прýдом
осыпает тухлым трутом
сиволапую ветлу.

Звени, звени, маяк-гора —
гора обратная, дыра близнечная
под шатким пологом голым-гола
шатра небесного – бесследно-млечная;
над валким порохом, поднятым с тла
костра безместного, – мгла бесконечная.

С твоих ли звуков страшной прелести
гудит на черном желтизна?
Засну ли я, и в моря спелом шелесте
поет, звенит вся жизнь из сна!

пока мы были на войне
край новомесячья в окне
тугой как слово о полку
перетолкнул по потолку
косые полосы вовне
а косы полые в шелку
до толокна перетолок
и заволок до поволок

пока мы плыли в облаках
сгоревшим порохом дыша
они на утлых каблуках
по острию карандаша
бежали млея и шурша
в распотрошенных клобуках
и сколько было их во мгле
никто не знает на земле

когда я милый твой приду
и облаком оболоку
по пóдволоку подволокý
косые волоса в шелку
кривые голоса в саду
тогда поднимется ура
как поднебесная гора

а вы пока быкуйте фраера.
никто не знает на земле
и облаком оболоку
по пóдволоку подволокý
косые волоса в шелку
кривые голоса в саду
тогда поднимется ура
как поднебесная гора
а вы пока быкуйте фраера.

Дымы распались на горах
распотрошенным гинекеем,
и пеший грак, как некий Гракх,
кричал на мéртвом языке им.

И слушал, копья наклоня,
наклонный лес над влажным склоном,
и два огня – как два коня —
летели в воздухе зеленом.

За боярышник под дождем,
сам себя на себя облокачивающий,
на другой горе подожжен
колкий газ, облака поднакачивающий.

А за выжженный дочерна
грозный куст – до последнего терния! —
на иных горах дочтена
книга ветреная, вечерняя.

От нее ж летит на ветру глухом
строчка выветренная, слепая,
самый дальний, последний и светлый холм
мглой дочернею засыпая.

Когда сказал зеркальный пух,
протершийся сквозь неба купол,
что свет зерцаемый попух,
что свет зерцающий потух
и в вишнях искрами захрупал,

что пал боярышник, что пал
с горы туман – как между стекол
разъятых капель накопал —,
что пар погас и газ попал
в жерло небес и там зачпокал,

что крылья длинные свернул
короткий ястреб – и свернулся,
и тенью выгнутой сверкнул,
как будто сверху бездну ткнул
и к верху, в бездну, вертанулся… —

сейчас же знали мы: ага,
ночные зеркала прорвало —
вторая армия врага,
поднявши тучи на рога,
уже стоит у перевала.

солнца сушеная жёлчь, неба прожженная синь;

лавровишенье – бело-пронзительный блеск;

дуболиственье – мелкозýбчатый плебс
в золотых париках, как Расин;

богумильские сосны в рыжей полуистлевшей золе;

лигурийского войска соломенный строй,
пóд гору лёгший окровавлéнной махрой;

розоперстье прованское, сладкое, как керосин, —

все отливается в сизомолочном стекле
поперечного воздуха; и если долго глядеть на скалу,
то из окон в скале
выйдут ласточки-люди и поползут по стеклу —
направо и в рост,

а лодочки-птицы, голýбки, сестра за сестрой,
крыльями быстро скрипя, полетят под горой
на ущерб и налево – во мглу виноградных борозд;

и провожатый жужжащий замолкнет.

полусумраком полны
полусомкнутые купы
снизу – вдоль заострены
сверху – поперечно тупы

снизу – хлещут второпях
длинноплечие мотала
сверху – блещут в тополях
искры белого металла

снизу косная вода
в прорезиненных прорезах
сверху – полыханье льда
и негромкий гром железок

едем-едем в полумгле
по сверкающей дороге
снизу – небо на земле
сверху – море на пороге.