Евгений Клюев - Песни невозврата

Когда-нибудь потом, упав ничком,
я стану веткой, камнем, паучком,
комариком из здешнего болотца:
пути судьбы чудесны и кривы —
и милый странник, не примяв травы,
посмотрит на меня и улыбнётся.

Никто не возвращается к себе:
пункт А не существует в пункте Б,
и что ни пункт – то новая утрата.
Но каждый раз рискуя головой,
ты празднуешь последний праздник свой —
волшебный, вечный праздник невозврата.

Мне надо всё уже переводить —
не потому, что плохо помню глоссы,
а потому что… новые колоссы
и каждый день – очередной вердикт.
Я сдался, мне уже не разобраться,
где что у вас – особенно где братство.

Я путаюсь в словах и словарях,
я больше никакой не собеседник,
я заблудился весь в моих осенних
годах и мыслях, словно твой варяг —
веками путешествующий в греки,
заворожённый музыкой навеки.

Простите всех, идущих стороной,
простите всех, кто не идёт за вами
и кто неподходящими словами
смущает без нужды ваш рай земной:
они исчезнут вместе с прочей скверной —
как морок, как слуга ваш непокорный.

А то ведь как… в краю покорных слуг,
где каждый знает, что почём и сколько,
где всё путём, где без сопливых скользко,
где в будущность несётся грозный струг,
возврат есть часть сценария измены:
все прокляты, все квиты, все забвенны.

Нам лучше друг без друга.
Мой поход —
он продолжается уже не год,
не три, не пять, хоть, в общем, и не эру…
но говорю я это так, к примеру,
не вызывая никого к барьеру,
особенно – забывчивый народ.

Кто принял то, что я не смог принять,
и принимает всё это опять, —
они устали и хотят покоя:
их надо пожалеть и всё такое,
а странникам, как сам я, с их тоскою,
не место там, где их отец и мать.

Им место там, где больше нет родства,
где облака, деревья и трава
живут, хоть и все вместе, но поврозно,
где думать больше не о ком и поздно
хозяйничать, поскольку жизнь бесхозна —
и бесполезно подбирать слова.

Они везде, куда ни бросишь взгляд,
разбросаны по тропам невпопад —
и подобрал бы, только толку нету:
носи потом их на себе по свету —
расплатой за карету-мне-карету,
за весь мой бесконечный невозврат.

Наверно, я был создан покидать —
так, как другие созданы гадать,
зачем и почему их покидают.
Мы, покидающие, в меньшинстве,
у нас зелёный ветер в голове —
и пользы нет от нас, хоть и вреда нет.

Нет ничего от нас и никому
на свете… нас бы надо бы в тюрьму —
да раньше, а теперь уж опоздали.
Теперь уж мы не местные давно,
всё решено и твёрдо решено:
за нас горой стоят иные дали.

Пусть кровью обливается навзрыд
наш роковой и грозный невозврат,
который никому уже не страшен,
мы больше ничего не натворим:
наш бунт как таковой неповторим
на фоне тех же звёзд и тех же башен.

Хоть и сказали «занавес!» – но мы
уже не выйдем кланяться из тьмы:
следы простыли все на дальних тропах
в запутанных предгорьях Ёсин о ,
где всё навеки преодолено, —
крутите ваше старое кино
и празднуйте невинность.
Или опыт.

Со вселенной на ладони
наподобье спелой дыни,
здравствуй, здравствуй, цирк Бальдони,
полный детской дребедени,
детских сновидений…

Вот вам птичка, вот вам рыбка,
вот вам бубен, вот вам скрипка,
вот вам кролик – вял как тряпка,
вот вам клоун – глуп как пробка…
до чего ж всё хрупко!

Вот пушинка акробата
к небу гвоздиком прибита,
вот жонглёр литую биту
шлёт наверх, как на работу…
до чего ж всё круто!

Здравствуй, старенькая тайна
Барабаса-шарлатана,
моё имя Буратино…
всё на свете обратимо.

Я всё забываю, что Вас уже нет, —
простите меня,
всё шлю Вам и шлю то отчёт, то привет —
простите меня.
У нас холодает тут день ото дня,
но Кай, под окошком коньками звеня,
считает, что нам холода не во вред…
простите меня.

Я всё с чепухой к Вам, в отчётах моих
одна болтовня.
А тот ураган – он давно уже стих,
давно уже слёг:
и больше уже не трепещет мой флаг,
и выровнялся мой петляющий слог,
и я, видит бог, обошёлся без слуг,
слезая с коня.