Иван Ермолаев - Homo Homini

Миф о Вечном Невозвращении, точно «Шутка»
Баха, но шлях Ириды в глазах всё уже;
Где-то, в царстве Аида – мёртво, темно и жутко,
Здесь же, в доме Эола – повсюду глаза и уши.

В этом зеркале ты одна, не моя лимнада:
Только тот, кто хранит имена от «Гомер» до «Моэм» –
Ветер со вкусом аниса и лимонада –
Разносит твоё «эгегей!» над Эгейским морем.

Дочь пены дней и наместника в Тир-Нан-Оге;
Люси из песни Леннона; Магдалина,
Что растирает Христу розмарином ноги;
Под камнем в ладони заглохшая мандолина.

Вся в серебряных радугах, как Аристарх Лентулов,
В хипповом прикиде из пламени, льда и снега –
Жуй свой розовый хлеб, глуши свою политуру в
Монастырском саду, опрокинутом Богом с неба.

Когда исчезнет то и это, то тогда придёт ничто –
Оно и брахман, и атман; оно и штиль, и шторм.
Но оно не Гитлер и не Ницше, и не Ленин-Маркс;
Оно – то, что дают в сумме чёрная Венера и белый
Марс.
Оно – безличные Христос и Будда в одном лице;
Оно обязано цветами песцу и черно-бурой лисе.

Оно – Дао и Дэ; оно – Инь и Ян;
Оно – Ильф и Петров или ты и я.
Оно ни за, ни против; ни здесь, ни там;
Оно – гитара Харрисона и шаманский тамтам.
Оно – осенний вихрь из хайку Мацуо Басё;
Оно – ничто, а, стало быть – всё.

Оно больше христианства и буддизма школы чань.
Оно стоит того, чтобы его ждать.
Оно – кастаньеты в арагонской хоте.
Оно не говорит, но умеет отвечать.
Оно не борется, но умеет побеждать.
Оно само приходит.

Над условной рекой абсолютной любви зима.
Подо льдом – пустота, как за пазухой у Него.
«Мы с Кикиморой встретимся, – рёк домовой Кузьма, –
Где условное солнце встаёт за горой Нево».

За пределами сна не видать ни хрена, ни зги.
Нить Ариадны душит веретено.
Темнота – это суть вещей, милый друг: не жги Электрический свет, когда за окном темно.

Из Большого Ковша пьёт заоблачный леопард
Разливную волну по-за сумеречной кормой.
Что ты знаешь о страсти Антониев-Клеопатр,
Молодая, как мир, одинокая, как гармонь?

Заспиртуй мою голову и положи в бадью,
И, пустив по течению вверх, расскажи о том,
Как глухой живописец сопротивлялся небытию,
А слепой музыкант был уверен, что он – Атон.

Рыба в воздухе.
Полночь в комнате.
Наши в городе.
Выкрики вроде «послушай гимн!» и «прими девиз!»
Мы живём на каком-нибудь Норфолке или Говарде -
Воплощаем в реальность жизни примитивизм.

Время схоже по консистенции с тембром Визбора.
Пространство рассеяно в одиночестве и толпе.
Одна пустота для эксперимента избрана.
Восток на фонарном, а Юг на тотемном распят столбе.

Я разжалован из Ерофеева в просто пьяницы,
Я стал богаче духом, умом скудей -
Но, как фонтан на какой-нибудь римской пьяцце, не
Похож ни на чашу Грааля, ни на скудель.

Сделай, чтоб не было отдыха и усталости,
Будь звонарём, когда я архимандрит -
И звезда Альтаир поплывёт по нам, как по таллассе,
В Бомбей и Калькутту.
Не хочешь?
Ну, так в Магриб.
Рыба в воздухе.
Капля в море.
Слепая выемка
Между ключиц.
Осенний пейзаж с ветлой.
Зрачки расширяются, как на выставке Карла Виллинка,
Не оставляя сомнений, что здесь светло.

Мы родились в краю, где тишь да гладь.
Осталось жить на первую получку.
Закрыть глаза и перестать дышать.
Собрать с листа чернила в авторучку.

А чуть луна прольёт свой алый воск –
По городу сирена проскандалит,
Ударят стрелы Иродовых войск,
А может, семя в голову ударит.

Ударит гром. Мы выйдем на причал,
И звёзды загорятся на затылке.
Из всех путей нам будет по плечам
К оракулу Божественной Бутылки.

Вперёд и вверх. Из Вифлеема в Трир.
Восток истлел, и лунный луч отключен.
Мы поплывём без киля и ветрил,
И вёсла оторвутся от уключин.

В небе ни лунных бликов, ни смысла врать.
Мы распивали «Бехеровку» в лощине.
Ты говорил, я – Бог, но я только врач,
Препод по авиации превращений.

Арджуна, удаляющийся в альков,
Весть разнеси по всем твоим гримуборным:
Ночь отлетела,
с пасмурных облаков
Скалится солнце – широколицый Борман.