Марат Хазиев - Подрезанные мысли

От жажды умирая над ручьём,

Я мучился безнравственной дилеммой:

Быть или нет, стоять ли на своём,

Уснуть или уйти с моей проблемой

Скитаться наугад или со схемой

Тупым бесплодным лабиринтом дум,

Где породнюсь с Предвечной, но не милой.

И вот, мой страждущий пытливый ум

Смиряется со старой злою силой.

Я жив ещё, но взят уже могилой.

Бесплотный, обескровленный Судьбой

Я снова на родник противоречий

Смотрю и вижу: у ручья гурьбой,

Как только перед очень важной встречей,

Столпились ангелы на водопой;

Снуют, галдят, теряют перья. Вчуже

За ними наблюдаю. Страх постылый

Сковал мне сердце. Я кричу: «Помилуй,

Какого чёрта, Боже, почему же

Я жив ещё, раз взят уже могилой?!»

А дальше я покину отчий дом –

Покорный еретик, развратник верный –

Скитаться долго… И пойму потом,

Что ангелы над тем ручьём примерно

Отстирывали жизнь мою от скверны,

Производя греховность в благодать.

Как можно после этого отдать

Отчизну Злу, чтобы тиран унылый

Над ней глумился?! Дудки! Не бывать!

Я жив ещё, хоть взят уже могилой!

Я всем принадлежу и я ничей.

Я – зеркало, мой принц, вглядись в ручей.

Коль с нами Бог, какой противник хилый

Рискнёт поднять на духа сталь мечей?!

Я вечно жив и вечно взят могилой!

Мне мнилось – я уже Большой,

А на поверку стался глупым;

Но тут Она босой душой –

По кромке лезвия, уступом…

И вот Она больной судьбой

В мои объятья окунулась,

Сквозь сон пропела: «Я с тобой»…

И на плече моём очнулась

и поплыла, и встрепенулась,

и озарилась, и проснулась,

и стала наконец собой…

Потом полёт, а в нём – любовь:

Не без греха, но вдохновенно,

Мы пили сладостную новь

Неистово, самозабвенно

и окрыляясь постепенно,

то вместе, то попеременно,

стирали с лезвия всю кровь…

А жизнь сильнее высших чувств:

Бытийность, целеполаганье

Ей возмещали покаянье,

Я искушался от искусств.

и в поле мнимого страданья,

в угаре недопониманья,

возделывал терновый куст…

Изменой подползали дни,

Когда сорвали п о лог тайный;

На смене вех пришли они, –

Их возглавлял тиран случайный

и в суете необычайной,

обозначая век раздрайный,

зажгли усобные огни.

Взошла эпоха странных дел,

В которой маршируют строем

И одинаковым покроем

Рубашки шьют для чёрных тел

и было видно (мы не скроем),

как трусом стал, кто был героем,

как изобильный оскудел

Она, конечно, поняла

Губительность метаморфозы;

Поэзия не помогла,

А строить жизнь верней из прозы.

и вот, не изменяя позы,

тайком (в январские морозы),

она изящно предала

Я бросил петь и ревновать,

Когда не стало вдохновенья,

Когда закончились сомненья

О беженцах в её кровать

Голотелые девочки – глазастые и верлибровые –

Оголтело ломают просодию – дивное зрелище.

Изощрённые фурии – верно с рожденья суровые –

То и дело секут по традициям это дебелище,

Разрезают его заз у бренными пилообразно акцентами,

Пробивают фанеру и ржут, и плевали на нас они,

Разухабисто ставят на счётчик и доят с процентами,

И усердно утюжат устой и уклад ассонансами.

Эти дивные девы доводят до аллитерации,

Повторяя с упорством напильника мощные фрикции;

В зазеркалье они – искажённые новые грации;

Их методика боя основана на контрдикции ;

Их привычные модусы ч у жды влиянию логики;

Им уже не нужны ни аннексии, ни контрибуции;

Им играют тапёры, им служат салонные бобики;

Они станут связными реакции и революции.

И как только наш век окончательно будет как памятник,

И режим некрасивых вождей переб о рщит с демаршами,

Эти тонкие жёны опять активируют маятник

И разрушат гармонию пламенными комиссаршами.

Да и как же иначе: мужчины становятся слабыми,

Подменяются смыслы и правда давно не единая;

Но идёт поколенье воспитанных этими бабами

Без упрёка и страха… и песня звучит лебединая.

Помещают поэта в тщедушное тело,

Намекают: попробуй поп о й.

И душа – через тело – конечно бы пела,

Но у тела, к примеру, запой,

А у тела, положим, заложены уши,

Или кто-то заткнул ему рот,

Или руки стремятся нащупать баклуши,

Или к подвигам ноги влечёт.

А ещё может быть, что изноется кожа

Так, что тянет на верхнее «си»;