Анатолий Шалев - Проверка на равнодушие. Ничего личного

Кто-то скажет, что дед мол – не очень.
И чего там расскажет старик.
Был отец его, просто рабочим
и застал, когда были цари.

Ну не правил страною – не правил,
он руками ее создавал.
И структуру законов и правил,
нужных очень, всегда признавал.

Просто в жизни, в суровое время
от людей он не прятал лица.
Не искал привилегий и премий,
подлецом, называл подлеца.

И в глазах его, скрытых в морщины,
если правильно я прочитал,
безо всякой на это причины,
вдруг слезою сияла мечта.

Эта искорка чуточку длилась,
и моя замирала душа.
Да, внучонок, была справедливость,
но не долго… Так дед мне сказал.

Мы, детишки, не ведаем лени,
все вприпрыжку и все на скаку,
непонятное мне имя – Ленин
я увидел, читая строку.

Мне, малому, подайте примеры
и тогда я с вопросом к отцу —
папа! Вспомни – ты был пионером?
Я кричал, подбегая к крыльцу.

Он отдернулся, как от удара,
словно память сверкнула в глазах.
Подрастешь, почитаешь Гайдара,
отмахнувшись рукою сказал.

В школе, это какая то тайна.
Будто память об этом – стыдна.
Разве что-то узнаешь случайно,
темнота, как колодец без дна.

Так и хочется выведать тайну,
что же с нами случилось – понять,
основательно, а не случайно,
не обман же за правду принять.

Попробуй также, в бундестаге,
пройти хотя бы только тест,
поднять с написанной бумаги
чуть-чуть тебе знакомый текст.

Ты не поймешь по крайней мере
не то что сути, просто слов.
Он тем, кто рядом с ним, поверил.
Не знал, что с ним пошлют ослов.

Не ожидая провокаций,
от славы впав в счастливый раж,
а сколько их, подобных акции
сегодня выпустят в тираж.

Ложь направляя на Россию,
не дрогнет добрая рука.
А что? Вы сами напросились,
что ж не сыграть под дурака.

Как прежде, с пеной на устах,
сто лет – с семнадцатого года,
твердят, что мы наводим страх
на европейские народы.

У бритта – дрожь, шведа – дрожь,
лукавый галл от нас бледнеет,
готовый в спину бросить нож,
и сам от страха леденеет.

Побед, затоптаны следы,
тысячелетней славы русов.
Из мутной пены и воды
Европа вновь играет труса.

От злобы в выдумках кипят,
прикрывшись ими пакостливо,
поляк, конечно, лит и лат,
эстонец нового разлива.

И вышиванку рвет хохол —
отстал, а лях его торопит,
пусть буду нищ, пусть буду гол,
но шнапса я напьюсь в Европе.

Мир рушится, но что им мир,
чужой они желают крови.
Америка – вот их кумир,
и ложь на Русь, суть их условий.

Мы не ушли от нищеты,
хотя страна весьма богата,
но крепко держи мы щиты,
от зол мирских прикрыв собрата.

Злословий яростных, пустых
молва промчится, станет тише —
когда своих людей, простых —
Россия вновь возьмет по крышу.

Когда свой собственный народ
той справедливости поверит,
вновь мир к свободе поведет,
другим откроет правды двери.

Своих героев имена
Россия вспомнит поименно,
другие в мире племена
поддержат отчие знамена.

И вновь, во времени прекрасном,
за все прошедшие года,
деление на белых с красными
вновь происходит иногда.

Вдруг кто-то белое отбелит
стирая грани бес следа.
Другой красиво красит цели,
не зря, не чувствуя вреда.

Бушуют снова в людях страсти,
и возмущения в устах.
От тех, кто рьяно рвется к власти
народ, наверно, уж устал.

Теле-медийной говорильней
уже запудрили мозги,
и веет сыростью могильной
иной истории изгиб.

Ужели потрясений мало.
Народ за правду умирал.
Сословий как-то вдруг не стало…
но вот вернулся… либерал.

И вот одним из их условий —
в страну вернулся капитал.
И сразу выползли сословия,
и сразу битва за металл.

И сразу – не народ, а быдло…
зачем истории возврат,
ужели людям не обрыдло —
дворцы, и с ними же разврат.

Попса – попсой, мы тоже люди.
Купаться любим в красоте.
Мы деньги платим, значит любим,
картины покупая те.
Но красоты понять природу,
коль ей простора не дано,
не суждено, увы, народу.
Засилье денег тут видно.