Павел Овчинников - Тьма аквамаринового цвета

В прозрачном бокале
Три капли вина.
И все, что осталось —
Их выпить до дна.
И ласковый дождь

Без слов за собою
Во тьме позовет.
И бросит сквозь пропасть,
Чтоб сладкий полет
Наполнил надеждой.

Остатки мечты…
И изломанный крик
упадет за тобою…

На перекрестках звездного шоссе
Смешались люди, нити, чьи-то судьбы.
И на коленке пишется эссе,
О том что было, есть и может будет.

Мы потеряли в небе имена,
Отринув то, что стало бесполезно.
И тих полет на тонкой грани сна,
На корабле у грани черной бездны.

Мы ищем след давно прошедших битв,
И призраки ушедшего столетия.
Но на костях глухих чужих молитв,
Мы слышим, как играют чьи-то дети.

Мы слышим шорохи былых времен,
И мчимся с четкой долей постоянства
Без тел, без жизни, даже без имен
В холодном ветре звездного пространства.

Мы капитаны призрачной армады,
Матросы утонувших кораблей.
Мы, в ожидании своей награды,
Живем в просторном доме без дверей.

И по земле, иссушенной мечтами,
Могли, наверное, ступать бы мы смелей,
Но это все уже однажды было с нами —
Под уходящий возглас журавлей.

Мы смотрим в окна, полные тумана,
И в ожиданьи нам всего милей
Бескрайние поля самообмана,
И старый сад, промерзший до корней.

И лишь тогда мы непристойно рады,
Когда еще один стучится у дверей,
Став капитаном призрачной армады,
Матросом утонувших кораблей.

А в ноябре обещающе плачут дожди,
И пожелание жить где-то в сердце привычно свербит.
Выйдя на улицу в вязкий и влажный туман,
Ты понимаешь – тебя забрала глубина.

Словно на кладбище кто-то люцерны венок
Бросил, как капли бросает сейчас на стекло.
Время идет и секунды звенят о бокал,
Как над погостом трезвонят колокола.

Ветер и небо танцуют под медленный вальс.
И, неожиданно, скажет тихонько душа
«Знаешь, а может быть есть еще шанс
Здесь умереть, чтобы где-то воскреснуть дотла».

Я улетаю из гнезда химеры
В иное небо, чуждою зарницей.
Я падаю, мечтая вновь вернуться
Чужой, свободной и безмолвной птицей.

Я вновь рождаюсь на коленях века
Под барабанный бой немых знамений.
Я славословлю ношу человека,
Отвергнувшего силу откровений.

Я вновь поэт, что ищет силу слова,
Чтоб описать очарованье веры.
И, опаленный пламенем иного,
Я улетаю из гнезда химеры.

Покой, уют, на дне бурлит печаль.
И в костяные замки дует снова лето.
И рушится в потоках его света
Несокрушимая на первый взгляд печать.

И в переливах птиц с утра звучат
Исход цветов, зеленые колонны,
Что, словно каменные звери Вавилона,
Несут все небо на своих плечах.

В душе нет слов, только горит свеча.
Поет земля в предчувствии свободы,
Распахивая в бездну небосвода,
Всю застарелую и зимнюю печаль.

Когда не слышны обертоны сна,
Пред взором молчаливые картины.
И снег в душе – наверное зима.
И где-то тихо намерзают льдины.

Прекрасных слов струящихся печаль
Как ворон улетает в злое лето.
И вновь, и вновь мне хочется начать
Ту песню, что извечно не допета.

Но льдисто разбивает витражи
Морозный, стылый, мертво-скользкий ветер.
И, радуясь, в цветные миражи
Из нас навеки убегают дети.

Щемит строка, как поздняя любовь,
Что наступает, как приходит старость
И референ «Любовь, морковь и кровь» —
Последнее, что у тебя осталось.

Я коснусь тебя рукою
Дружеским прикосновеньем.
Улыбнусь тебе я в полночь,
Когда тьма всего темнее

Я скажу тебе, дружище,
Все пройдет и это тоже.
Остается только ветер,
И тепло прикосновенья.

Остальное – просто пепел,
Что несет шальное время
В направлении отсюда,
И еще куда подальше.

Когда наблюдатель уснет,
Ты выйдешь, смеясь, в окно,
Как будто уже весна,
Как будто бы все равно.