Александр Кушнер - Над обрывом (сборник)

Как, разбавляя правду ложью,
Чужою жизнью завладев,
Испытывают милость Божью,
Его терпение и гнев.

И, Божий суд себе присвоив,
Размазав слезы по лицу,
Мерзавцев лепят и героев
По собственному образцу.

Смотри, какой хороший мальчик Павел,
Доверчивый и нежный, – видно сразу.
Иль живости и прелести добавил
Ему художник, радуясь заказу?

И засмеяться может, и заплакать,
В парадном алом, бархатном кафтане,
Не косточка военная, а мякоть,
И будущее прячется в тумане.

Румяный, кареглазый, яснолицый,
Зачем ему военная карьера?
И Фридриха не надо, – поучиться
Ему бы у Руссо или Вольтера.

И можно ль не почувствовать печали,
Хотя все очень празднично и пышно?
Мы тоже в детстве много обещали,
А что из нас, сказать по правде, вышло?

Какая дружба намечалась
Меж Чичиковым и Маниловым!
Увы, она не состоялась.
А как Манилов фантазировал!
Как угодить старался Чичиков!
Не получилось крепкой дружбы.
Один был слишком предприимчивый,
Другой был слишком благодушный.

А вспомнил я о них по случаю
Какой-то пасмурной погоды,
Но не дождливой, а задумчивой,
Голубоватые разводы
На небе. Было что-то милое
И глуповатое, и мглистость,
Напоминавшая в Манилове
Поэтов-сентименталистов.

И вообще не слишком строго ли
Мы говорим о персонажах,
В поэме выведенных Гоголем?
Он их любил, Ноздрёва даже,
И я бываю Собакевичем,
Ах, и Коробочкою тоже.
И заноситься, право, незачем,
И жить смешно, и все похожи.

Дворцовая площадь, сегодня я понял,
Еще потому мне так нравится, видно,
Что окаймлена Главным штабом, как поле,
Дворцом, словно лесом, она самобытна
И самостоятельна, в ней от природы
Есть что-то, не только от архитектуры,
Покатость и выпуклость сельской свободы –
И стройность и собранность клавиатуры.

Другими словами, ансамбль, – ведь и ельник
Имеет в виду повторяемость окон,
Он геометричен и он не отшельник,
Как будто расчетливо скроен и соткан,
И вот в центре города что-то от Суйды,
От Красниц и Семрино вдруг проступает,
Какой-то, при четкости всей, безрассудный
Размах, и с Невы ветерок залетает.

Три раза имя он менял.
Не он менял, – ему меняли.
Когда б Париж так пострадал
Иль Рим, то выжили б едва ли.
Блестит Нева, как тронный зал,
Толпятся чайки на причале.

Столицу Северную жаль.
Смотрю на бывшую столицу:
Как будто вынесли рояль,
Как будто вырвали страницу.
Но как идет ему печаль,
Какое счастье в нем родиться!

Уличное каменное чтенье
С памятью о Пушкине и Блоке.
Петербург и есть стихотворенье:
Разве эти улицы – не строки?

Я других имен не называю,
Кто же их не знает? Что зимою
Здесь, что летом – отношенье к раю
Или аду – самое прямое.

Хоть пройди по длинной Ординарной,
Выйди хоть на Каменноостровский,
Боже мой, конечно, регулярный
Стих и точной рифмы отголоски.

Сохраним его и приумножим,
Потому что он неиссякаем,
Как Нева, лежащая в подножье
У него, и в нем души не чаем!

Напрасно хоть что-нибудь близкое
Весь вечер искала себе
В романе про счастье английское
Каренина в душном купе.

Наверное, слишком огромная,
Чтоб с нужною меркой совпасть,
Нас нежит страна заметенная.
Умерить бы жаркую страсть.

Устроить бы благополучие
Под этим колючим снежком,
Под этою мрачною тучею,
Да слишком метет в Бологом.

Зима с ее строгими санкциями,
Весь этот задумчивый вид…
Зачем она вышла на станции? –
И нас вместе с нею знобит.

Есть у нас еще один роман,
Самый увлекательный и грустный.
В нем и степь, и горы, и туман
Черноморский, и молвы стоустой
Шепот, и за письменным столом
Утро, и объятие в прихожей,
В Чудовом монастыре с царем
Разговор, на вымысел похожий.

И любовь, и дружба, и метель,
И сверканье Северной столицы,
И дуэль, конечно? И дуэль.
Никуда мой беглый не годится
Перечень. Нельзя пересказать
Жизнь такую. Как он умудрился
Даже смерть свою нам показать
Так, как будто год над ней трудился?