Виталий Филатов - Шипы. Кто не касался, тот не любил

Две, с виду разные такие – не похожи друг на друга:
Одна багрянцем при луне сияла,
Вторую обмотала Гея зелёным пледом словно лучшую подругу.
И обе долго на концах Земли стояли.

Обе половинки друг о друге больше сотни лет уж ничего не знали.
Но вот случилось чудо в декабре —
Тогда одной другую показали:
Тогда и я не знал, что после будет в январе.

А в январе сплелись две половинки —
В тумане ночи голубом,
На снег игристый капали слезинки,
Как будто дождь любовь завесил своим плащом.

Две половинки – с виду разные слегка.
Теперь уж вместе будут. Вместе будут на века.
Их некогда сплели обычные слова,
Что дали нам когда-то небеса.

Закат, влюблённый в осень:
Багрянец на желтеющей листве,
Трава зелёная фигурой восемь
И капли слёз небесных на руке.

И яблоко румяное с боков,
Упавшее на землю пуховую —
Предвестник ближних холодов —
Пора уж скоро в шапку меховую.

Но сейчас другое время года:
Листва зардевшая вдали —
Сейчас другая, сказкой озарённая погода:
Как будто пьяный я немного от любви.

А любви свободные просторы,
Холмы в полночной мгле,
Открывшие мне взоры
О жизни и твоей судьбе —

Судьбе, не знающей печали,
Запутанной в желтеющей листве.
Закат, влюблённый в осень – о таком с тобой мечтали,
О такой багром пылающей судьбе.

Москва – первые слёзы,
Питер – туманы любви.
В Варшаве окутали вечера грёзы —
В Париже на Елисейских полях впервые молчал о любви.

На Сене тогда горела свеча разноцветных огней.
Под дождём, опьянённый вином и луной,
Вновь я искал любви самой чистой. Своей.
Только своей. И ни капли чужой.

Стоя вдоль уже погасшей свечи,
Продрогши от холода и дождя,
Я смотрел на небо. И, просто молча,
Звезду умолял обрести лишь тебя. Лишь тебя.

И звезда упала на землю, освещённую пеплом свечи —
И на месте некогда погасшего света
Я увидел тебя. Тебя, стоящей вдали —
Так продрогшей от холода и голову укрывши газетой.

Я подошёл и легонько отдёрнул газету с её головы,
Посмотрев в глаза, едва не погасшие, —
Увидел там океаны любви
И сады в душе расцветавшие.

И вспомнились былые слова:
Москва – первые слёзы,
Питер – туманы любви.
В Варшаве окутали вечера грёзы —
В Париже первый раз опьянел от любви.

Ты моя в любви катастрофа,
Образ лунных мятежных ночей.
Распята в двенадцать душа на Голгофе,
Рабом я стою у твоих затворённых дверей.

Лёгкий жест тончайших рук в движении
Лицо ласкает снежной бахромой,
И я готов служить по твоему велению:
Быть Богом или простой рабой.

Меня на острие каната ставишь
Чувством пылким как слеза.
Волосами, словно лоском, исступлённо гладишь,
В чертоги бога Эрота маня.

В чертогах георгины, ландыши, тюльпаны
Рассыпаны вдоль ложа весенней полосой.
На куполе сидит дурман – цветок обмана,
Обвитый крепко в лютик полевой.

И среди цветов лежу прозябшей розой,
Как невиновный на каменном столе,
Разломят купол пурпурные грозы —
Дурман спадёт главой покорной вниз к Земле.

Я подниму его рукой легонько —
В корону плавным жестом обращу,
Внутри себя почувствую ребёнком,
Что корабли весной пускает по ручью.

Дурман-корона тисками жмёт виски,
Воспоминания всплывают все наружу.
Я снял её с моей дурною головы,
Я счастлив, как без шапки в стужу.

Я из рабов навеки вышел —
Разрушен храм дурман-цветка.
Я о свободе первый раз услышал,
Её так сладки оказались голоса.

Теперь я сам в ночи цвету —
Блаженный лист дурмана.
И ношу на себе свою несу,
Я стал цветком, цветком обмана.

Сегодня за столом я разложил пасьянс,
Настал и мой черёд бросать колоду.
Да, я для вас, конечно же, смутьян —
Иду сегодня в реку, где не знаю брода.

Погас фонарь. И зазвенели зеркала.
Расторгнута колода карт на части,
И вздёрнута вперёд упрямая рука —
Летит душа моя к тому злодею в пасти.