Дмитрий Шабанов - Надпись под книгой. Сборник стихотворений

Опоссум – слишком непристойное слово для маленького
зверька.
Рука проделывает траекторию от козырька,
Переходя в национальную грубость: рубить с плеча.
Материк – корабль, на нём может и укачать.
Может кидать на мачты в бушующие шторма,
Но когда образуется штиль или приходит зима,
Вспоминаешь опоссума, маленького зверька,
Который летит за рукой, падающей с козырька,
С визгом, изловчась, хватается за мундир.
Непристойное это слово – «опоссум»,
Скорей, непристоен мир,
Породивший его, или я,
Мечтающий жить без жилья,
Спать без снов, существовать без теней,
Плакать без слёз, не вспоминать о Ней,
Не отсчитывать время, живое не есть,
Не растворяться, и, отдавая честь,
Вспоминать опоссума, маленького зверька,
Который летит за рукой, сброшенной с козырька,
Переходя в национальную грубость: рубить с плеча,
Глядя с ухмылкой, просящей кирпича.

Слишком много греков. Везде. «Одиссей – Телемаку».
Море. Гомер. Горбоносые прод. улыбки,
Кромсающие тела, но, завёрнутые в бумагу,
Безобидные, как посылка. Год из года
Уплывают корабли покойного Мандельштама
(Да святится ему там, где штиль как воздух)
Прямиком на загородную пилораму,
Чтобы стать предметом бытовых удобств.
Ну и ладно. Я больше не хочу слышать: Минос.
Греция – всего лишь туристическая открытка.
Я собрал весь сор в квартире и вынес
В кухонное окно, на случайно идущего.
А в окне небес первоцветы хлипкие.
Журавль, закованный в колодца колоду,
Дребезжит на ветру, но летит как роза…
А идущий отряхнулся. И правильно сделал.

На надбровных дугах Училища
по-крабьи вытянутые глаза.
Рядом три бетонные чаши,
теней полные и земли.
Ветер плещет на манер стрекозы,
о чём, вполне может быть, стрекоза
Никогда не узнает, купаясь на водной мели.

Перехлёст деревьев, газоны
с бархатной тонкостью «Каберне».
Расточительно плавные стёкла – мне
как табу морского буя.
И sforzando 1 1 sforzando (ит. «усиливая») – внезапный акцент на звуке или аккорде (муз.) пейзажа податливые,
но простой иконе верней,
Два графитовых стержня – фигуры,
слившиеся в поцелуе.

Лица, выхватывая из тени,
Прячет в корзинку угрюмый вечер,
И за слезинку
Платить мне нечем
Куче изнежившихся растений.
Словно филейные части тела,
Ночь прикрывает кусты сорочкой;
Глушь, умирая, не ставит точку,
Будто сентенцию не допела.
Шаг фонарей, что хотят бороться —
N-ый отряд, никакая рота,
Разом горят,
как шнуры Бикфорда,
Но ни один до утра не взорвётся.
Я партизаном слежу за этим
Легким сумбуром,
ненастоящим.
Мгла – политура,
я стал незрячим
В мире двузначности,
лишним третьим.
Нечем вносить за слезинку плату.
Месяц, как спирит, и я зеваю;
Спит, жалко, та, что со мной бывает.
Север – канат, и по канату
Кто-то крадется, неузнаваем.
Вот упадёт – я опознаю.

Ты, который с ней
Уже более полугода,
Чьё появление мне ясней,
Чем предугаданная погода,
Чьё умение упрощать
Всё до милейшей чуши,
Вроде правописания «ча» и «ща»
Или звука струны, послушай.
На клочке земли, где в осень
Картошку сбрасывают тюками,
И на рёбрах пылает «восемь»,
Я заложил камень.
Чтобы в шкуре воспоминаний,
За свои невидимки баки,
Дырявить его зубами,
Слизывая соль и накипь.
Ты, который с ней
Как будто уже давно и
Навсегда. Не заметь – во сне
Она дремлет к тебе спиною.
А когда она с этих мест
Удалится, новым влекома,
Я пошлю тебе данный текст —
Прочитай и отправь другому.

Копошится июль в листве,
Я смотрю, не пройдёт ли кто
В беспокойстве, его бровей
Потревожив сырой литол.
Я смотрю в этот бредень-лес,
В освещённом его углу
Не появится ли косец
И размажет зелёным мглу.
То ли пьяница сушь прорвал —
Хлещет муторность из горла,
Будто это нарисовал
Сальвадор для своей Гала.

То ли птицы мацы куском,
Стаей в бездну оборвались
И выклёвывают комбикорм
Из кормушек и урн столицы.
Я смотрю, не лежит ли кто
Слишком мертвый внизу, про́ча
Мне дождаться лица Годо
Или тления кирпича.
Слишком близкие ветви здесь,
Слишком память меж них гнила,
Будто их написал Рамзес,
И лишь мифом была Гала.