Илона Якимова - Past Indefinite. Прошлое/неопределенное

Но с легким бессмертьем, тающим в томном взгляде.

Где я успевала, смутившись, спросить о двух,

Брала шестерых ты, втирая седьмому дяде,

Что муж был охальник, хам, хулиган, лопух…

И я напрягала сызмала тонкий слух,

Поскольку пасем, понимаешь, не славы ради,

А ради любви на крови залетейских мух —

Им глазки и лапки поэт посчитает в своей тетради.

И вот ты стоишь, нетленная, в зоосаде,

А я остаюсь синонимом всех старух.

2.

Сестренка Мари, ты продрогла, возьми пальто.

Что наша вражда – античность, зола и лава.

В глазах Геркуланума, в пепле его пустот —

Вот столько же слез, и в ночи различаешь слабо

Оттенки кровей, бургундское от бордо.

Нашей жизни отнюдь не Барто сочиняет главы,

Но зато – королева, каменная – зато,

Мемориалу вовек не покинуть своей оправы.

Мы имеем возможность любить, но права

Быть любимой нам не давал никто…

Глядя, как зоосад вокруг превращается в шапито —

Не за то мы боролись, воистину, не за то.

3.

Пальтишко мое приспущено с белых плеч

Твоих, на мельничный жернов слетает птица.

Ты знаешь, наверно, я б стала тебя беречь,

Когда б нам выпало вновь, двоюродным, породниться,

Хотя ты, конечно, удавишься поклониться,

И взгляды одни – разрывные, шрапнель, картечь.

Надо было, что ли, вниманье мое отвлечь,

Ну, там рявкнуть: пошла ты знаешь куда, сестрица?!

Потому что – чем наша нежнее при жизни речь,

Тем активней посмертно хочется материться.

И по делу: тесна, к сожаленью, моя столица,

Для полков, которым с тобой не терпелось лечь.

4.

Ну, а ты, конечно, на каждом углу лгала,

Что я не способна любить, размножаться, длиться.

Кто тебя просил соваться в мои дела?

Я уже позабыла – ты скольким скотам дала,

Только б они поверили, что я и впрямь не девица?

Анатомия сердца – изъян моего ствола,

Анатомия тела – склеп, Господня десница.

Та глава, которую я невпопад прочла,

До сих пор нераскрытой книгой в пыли томится,

И на каждой странице – снова зола, зола…

Наше тело – тьма, понимаешь, Мари, темница,

За единым выходом, которым ты и прошла.

5.

Ты не станешь старой. Парик под чепец затолкав,

Строить внучек, седых дочерей приводить к ответу,

Видеть в зеркальных стенах и потолках

Только фотографическую кювету,

Проявляющую то, чего в тебе точно нету:

Старость в румянах, бантах, на крашеных каблуках.

Ты точно не станешь старой, даже того взалкав,

Как ядра в ватерлинию алчется изношенному корвету —

Так истомным гулом несется в разбитых на треть полках

Трубный возглас атаки, и впопыхах

Расцветают кресты – в небесах, на груди, в руках.

Я тебе устранила возможность эту.

6.

Ну, и кто там, сестренка Мари, за тобой угорал?

Пересчитай по пальцам, моя дорогая детка.

Юный корнет, конечно, седой генерал —

Как там напето в слезливом романсе метко,

Но так, согласись, чтоб не кинул и не наврал,

Такое, ма шер, с тобою случалось редко.

А все потому, что ты путала ритуал,

Была бесполезно безбашенная кокетка,

И кто там только телом вальяжно не торговал:

И Босуэлл черный, и королевич твой – малолетка…

Нет, этих надо вести на бойню, позвав на бал.

Топор или Тауэр (а ведь был не милорд – конфетка),

Чтобы, требуя травли, Тайберн в сто рыл орал.

А ежели сильно любишь, то сразу: крюк, пенька, табуретка.

7.

Но, в общем, конечно, родить тебе удалось,

А я – пустая, и крови идут, как воды.

Мальчишка-наследник колышет немую злость

Тюдорного нрава, проще бы сесть на гвоздь

Фижмами всеми, чем всхлипывать: годы, годы,

Сухими руками сломить пытаясь земную ось.

Я, впрочем, и так отменила права природы,

Затем не родную кровь за собою, белую кость

Увижу, а в лучшем случае – тапочки-скороходы

Белые, у них в похоронке особый лоск.

Желчью женская доля вспоила-то нас поврозь,

Но одно и то же в кошмарах – блаженные твои роды,

Дряблая грудь моя, старушечья. Не сбылось.

8.

А за что мы тогда боролись, кстати, моя душа?

Не за корону Англии, кровь Христова.

Сколько на свете прекрасных на вкус держав,

Я-то охотно тебе уступить готова

Этот вот сад, и под сенью его – простого

Над головой мелькающего стрижа.

Что он мне, рыжей? Течет молоко с ковша

Белой большой медведицы, Господь говорит: ни слова,

Да и я не способна на лишнее антраша.

Но память подносит услужливо: снова, снова

Твоя голова на блюде лежит, на перстах – парша