Aelita Kowarska - Четвёртая чакра зелёного цвета. Меланхолия рыжей ведьмы

Чаще стала, только когда заболела, вот же поворот судьбы, что её диспансер так недалеко, и сейчас она переулками пробежала, шмыгнула в ворота родного двора, погладила любимое дерево, у которого желания задумывала девочкой в платьице и с голубым бантом и стёклышки закапывала, а вот и место, где классики они рисовали, а вот и песочница, сейчас ломают и к зиме горку установят. Хороший двор, был большой – стал маленький, ой не – это она была маленькая да стала большая, взрослая, сигареты курит, присела на невысокий заборчик, закурила, думает о том, что же дальше, да как конфликт с мужем разрешится, и не заметила, как человек подошел. Тоже присел на тот же заборчик и просит сигарету прикурить.

– Да, да, конечно, – автоматически передаёт ему зажигалку, смотрит на руки, красивые мужские руки берут её желтый big, искра, потянулся приятый аромат вишнёвой сигариллы, тут она на соседа и посмотрела, и он на неё, взглядами встретились, поулыбались, молчат.

Он первым нарушил ясную тишину: Спасибо!

– Да что Вы, не за что, сейчас покурю, пойду, – она как бы оправдывается, что забежала в чужой, не её двор, и снова смотрит на него, уже виновато.

– А что так? Спешите?

– Да нет, просто не живу здесь, получается, что покурить пришла, забавно.

– Странно, и я здесь не живу, – говорит мужчина приятным бархатным баритоном. – Я зашел бабушку навестить, старенькая совсем, почти сто лет, маму пережила, мамы рано не стало, а сам я в другом месте живу, в детстве правда мы все вместе жили, потом с родителями уехал.

«Вот как похоже» – думает она. «История, почти близнец, только у него эта бабушка и настоящая причина приехать, а у неё диспансер недалеко, и бегает в родной двор украдкой, стесняясь, как будто посторонняя. Кто же это может быть, из нашего дома? Машка уехала давно, брата не было у неё, кто-то из мальчишек, что дразнились? Интересно, сколько ему лет, непонятно же в нашем возрасте, кто старше, кто младше, как-то всё усреднилось».

– А когда уехали? – произносит она вслух, стараясь, чтобы тон был максимально отстранённый, и старается рассмотреть мужчину повнимательнее.

Он называет год, это на два года позже. Значит, она должна его знать, интересно уже.

– И я здесь жила, знаете, мы раньше уехали в 78м, иногда захожу посмотреть на родной дом, наши окна, но редко, жизнь, она, сами понимаете, крутится и не всегда в ту сторону, в какую просишь её покрутиться.

– Вы здесь жили? – теперь и он удивлен. Он смотрит на неё, пытается понять сколько ей лет. 40? Вряд ли, кому под 40 сейчас, они такие, «другие» совсем дамы, их надлом 90х не затронул. 45? 50? Если 50 значит он должен тоже её знать. Ему 53, вроде как он всех ровесников помнит. Неужели?? И волосы… волосы же того цвета, как он мог сразу-то не понять…

– Как Вас зовут? – он спрашивает. – Как??

– Что с Вами? Зачем Вам это? Я просто зашла покурить, повспоминать, у меня не так много друзей здесь было, не к кому в гости зайти, Машка была подругой, но она уехала намного раньше, родители наши не дружили, вот и не знаю, где она. Ещё мальчишек помню, одного особенно, по имени Алёша. Дразнил меня противно за цвет волос, этот…, – тут она сделала паузу и добавила с нажимом в голосе, – этот Алёша.

– Но знаете что смешно, – она повернулась к мужчине, смотрит на него лукаво, – что замуж я тоже за Алексея вышла, буквально случайно познакомились, ехал по улице, а я такси ловила, он и остановился, говорит, что из-за цвета моих волос.

Она встряхнула локонами цвета опадающих листьев этой осени, и вдруг погрустнела, снова вспомнила про анализ, да про диагноз, да про то как выпадали эти волосы, прядями, оставались на подушке, на расческе, пока почти не выпали совсем, пока не нашли причину, да не залезли ей в мозги пару раз, еле выдержала она, хирурги очень опасались, муж волновался, но помогал, помогал, да устал, вот и злится порой, потерялась та былая нежность в больничных палатах, но что тут поделать? Волосы зато отросли и стали необычно красивыми, и она от этого снова счастливая, очень счастливая. Почти всегда.

– Злата меня зовут, – отвечает она. – Злата Валевски, я жила с мамой вот здесь, в последнем подъезде.

Она смотрит на свои «бывшие» окна, где сто лет уже как живут совсем другие люди.

– А Вы? Я могу Вас знать?

Он тут и понял всё. Это она точно. Она, девочка с рыжими волосами, которые были ярче, чем летнее солнце, с голубыми глазами, голубее, чем московское небо, та, что всё время с куклой на скамейке сидела, не играла почти ни с кем, не бегала, далеко от подъезда своего не отходила, он и обозвал ей противно, даже вспомнить стыдно как. А она не заплакала, но посмотрела на него так, как будто он не человек, а предмет, чашка разбитая, ведро поломанное, место пустое, и ушла домой, и больше никогда в то время, как они все по двору носились, она не выходила, они и не встречались. А потом все в разные школы пошли, больше не виделись.