Я любил тебя, как рощу
вьюгой скрученных берёзок,
в их стволах заиндевелых
обещание весны.
Я любил тебя, но знаешь,
может, лучше, что осталась
ты холодным ярким солнцем
над заснеженной судьбой.
На ослепительном снегу
Ни пятнышка, ни тени.
Спят облака, как на бегу
Застывшие олени.
Знакомый с детства снежный край!
Край замерших просторов,
Где в тишине собачий лай
Мерещится озёрам.
Где редкий куст увяз в снегу,
Валун – старик угрюмый,
При ярком солнце и в пургу
Свои лелеет думы.
Он заплакал опять
Над гранёным стаканом.
«Я умею летать!» —
Крик в отчаяньи пьяном.
Было в кухне темно,
Надрывалась гитара,
Ухмылялся в окно
Жёлтый лунный огарок.
«Я умею летать!» —
Он кричал и грозился.
«Я умею летать!
Не гляди, что напился».
Матерился и вновь
Он стонал над стаканом…
Уж мутилось окно
Предрассветным туманом.
А хозяин молчал,
И, скрывая неловкость,
Всё помешивал чай,
Что казалось издёвкой.
«Что молчишь?! Отвечай!» —
Проревел и смутился,
И погас, как свеча:
«Извини, я напился».
В предрассветную хмарь
Окунулся, шатаясь.
Наклонялись дома,
На шаги отзываясь.
1994 г.
«Мне страшно оставаться одному…»
Мне страшно оставаться одному —
Опять ходить по каменному дому.
Давай поговорим про свет и тьму
Или пойдём к кому-нибудь другому.
Давай, давай заварим крепкий чай
И в сотый раз послушаем кассету,
Там, где поют про дождь и про печаль,
Иль лучше ту, где девочки и лето.
Послушай, разве можно так спешить!
С тобой друг друга нет у нас важнее!
Давай, давай споём мы от души,
И, может быть, она похорошеет.
Один. Опять от стенки до стены
Считаю вечность нервными шагами,
И тусклый блеск разорванной струны
Встаёт перед уставшими глазами.
1993 г.
Серые комнаты душат меня,
Здесь электричество вместо огня,
Здесь равнодушие каменных стен
К трепету вен.
Серые плиты панельных домов,
Серые запахи серых ветров,
И в небе полночном вместо луны
Серые сны.
Где же ты, где ты, старушка луна?!
Серая съела тебя пелена?!
Хищный туман выползает из губ
Пепельных труб.
Что же мне делать, о чём же мне петь?!
Я не хочу в этом всём умереть!
Снова над городом ночь, и луна
Еле видна.
Неразгаданный сфинкс! над забвеньем столетий
Будет холодно твёрд твой невидящий взгляд.
И в пустыне умрёт обжигающий ветер,
И далёкое солнце устанет сиять,
Лишь один ты послужишь примером твердыне…
Но, расплатой за вызов всесильным векам,
Словно выводок змей, расползутся морщины
По тяжёлому лбу и уставшим щекам.
1994 г.
Мне по душе сейчас всё больше входы,
А выход, есть ли, нет, – найду потом.
Так по весне взрывают землю всходы,
Разбуженные солнечным дождём.
Им надо неба, голубого неба,
Заместо влажных, вязких пор земли,
Они не знают, что зовутся хлебом,
И что в июле вся земля в пыли.
Они не верят, что плоды созреют
И что потянут тяжестью к земле.
Весь мир для них и облака белеют,
Как будто паруса на корабле.
Прекрасный мир, прекрасные стремленья,
А где-то снова точат старый серп,
Который видел столько поколений,
Который уничтожил столько вер!
И всё же неба, голубого неба,
И что с того, что в мире есть серпы?!
Чем становиться перезрелым хлебом
Уж лучше пасть под лезвием судьбы.
1995 г.
Сегодня я увидел солнце,
Снимая со стены гитару.
Сегодня я увидел солнце —
Оранжевый морозный парус!
Сегодня я увидел небо,
А может, это было море,
В котором было много снега,
Дымящегося на просторе.
И ещё я увидел город,
Его стены, как снежные скалы.
Этот город пел и был молод,
И солнце ему подпевало.
1996 г.
«Там, где горы-великаны…»
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Читать дальше