Ирина Критская - Сезон нелюбви

Вновь в полынных степях сотни яростных солнц
иссушили траву добела.
И над самой рекой в синеве – испокон
золотые летят купола.
Золотые летят и исходит трезвон,
разбивая рассветную тишь…
Твой полет в поднебесье уже завершен,
ты, я знаю, уже не летишь.

Ты уже не летишь средь холодных миров,
зябко ежась от звездных дорог,
Гонит в травы пастух стадо cонных коров.
вот и полдень… горячий песок…
Ты бежишь и смеешься под синью небес,
босиком, в сарафане, с бантом…
Я закрыла глаза, только сон не исчез,
я всё время пишу не о том…

…Дом над речкой и сад, вишен алый туман,
В палисаднике флоксовый мед.
На скамейке забытый старинный роман,
желтоглазый, пушистенький кот
в круге теплого солнышка тихо мурчит —
ждет хозяйку и щурит глаза.
…Это только во мне до сих пор всё горит,
всё не знаю, что Богу сказать.
Всё не знаю, что там, где полынный разгул —
рыжей девочки смех всё слышней.
Все пишу по ночам ей свою ерунду,
все тоскую, тоскую о ней…
А она гонит уток на старый затон,
собирает кубышки в букет,
И мальчишка соседский в неё вновь влюблен —
в этот яркий и солнечный цвет
кучерявых волос, заплетенных жгутом,
В зелень глаз и в характер – кремень.
Утекает вода вместе с майским дождем,
и опять растворяется день,

…Я уже не тоскую, о чем тосковать,
только жаль, мне уже не найти
этот дом, это детство и ту благодать,
даже если полжизни в пути…

То ли плачешь, а то ли ждешь…
Странность слез, будто в чае соль.
Не кончается этот дождь,
урезает аккорд бемоль
до звучаний печальных струн,
до стенаний осенних лир.
Отражения глупых лун
так похожи на сотни дыр
в сером, старом полупальто,
что напялил дурной июнь —
вот и сеет сквозь решето
Воду, воду… Попробуй, сплюнь
через левое пару раз —
в черта, в дьявола – от тоски.
И гортанно поет намаз
кто-то истовый у реки…
Дождь все лепит, в лугах туман
не развеется, хоть умри.
Но торжественный, как орган
Соловьиный зов – до зари!

В пене складок разлив луны,
и сияньем окаймлены
серединки – нежней желтка…
Лето летнее здесь пока.
Лето летнее – дождь стеной,
бьётся в стекла жучок шальной,
зацепился за бахрому.
Лето летнее – в дар ему.
Да и мне бы – остановить
лета прялку, но вьётся нить…
Тень касается лепестков,
Серединок… нежней желтков…

Хоть всю жизнь проведи на скрещеньях дорог,
сердцем выстынь…
Стань травинкой простой, кем-то скошенной в стог,
только пристань
замаячит однажды. В минуту, когда
всё пропало,
ты увидишь, как в детстве сочна лебеда
у причала.
И качается лодка на тихой воде,
спят кувшинки,
Морщит нос старый леший – в седой бороде
паутинки,
Там парным молоком пахнет к ночи река.
…«Утя-утя» —
Звонко бабка кричит, как орешек, крепка.
А в закуте
так тепло, и козленок родился едва —
ножки ломки,
и манит чем-то тайным и страшным подвал —
всё б в потёмки!
И рвануть прямо к маме, от страха без сил,
с комом в горле,
и читать целый день, благо дождь моросит
Конан Дойля.

Мне б на этот причал! Там, где старый баркас
я б осталась!
Но пройдя сто дорог что-же я каждый раз…
…возвращаюсь…

Потихонечку тает лето…
На губах горьковатой сладостью
остаётся. Ещё согрета
я лучами его. И радостны
мне последних деньков щедроты…
Август где-то болит меж рёбрами.
И опять этот странный кто-то
светло-серыми и недобрыми
смотрит в душу… куда ж деваться ей?
Где берёт слов проклятых патоку?
Но кислит из варенья вишенье,
и знобит – на веранде завтракать —
больно ветры уже холодные,
больно солнце уже несмелое,
И под утро гремит щеколдою
Тот, что грел мою простынь белую…