Я извела себя страданием и сердцу
тесно так в груди, что сил нет больше
мне таиться от глаз его
и тело прятать под одежды…
Скажи, скажи мне, как всё было
в твоей истории любви?
Страдала ль ты моею мукой и
ночью снился ль он тебе?
Готова ль ты была отдаться
всем сердцем милого любя,
чтоб он ласкал твои колени и
ночка вам была мала?
Скажи, скажи мне, милая подружка,
он забывался в наслаждении и ты ему
была покорна, когда он искру высекал,
иль ты сама того желала и не волновалась ни о чём?
Ответь, ответь мне, милая подружка…
Розы чайные в коробке
задыхаются от слёз,
им свободы не хватает,
их губами не ласкают —
для кого ж они цветут?
Взор печален у видения,
строг костюм и макияж,
отчего так высоко
топик поднимает грудь,
почему подруг нет рядом?
Оттого в беседке тихо,
нет ни песен соловья,
что лежит на сердце девы
воля грозного отца:
покориться его воле…
Эти розы ей прислал
наречённый мужем быть
в знак согласия взять в жёны
её ангельскую душу с просьбой —
новый дом и сад принять.
Свахи долго волновались,
осыпая жемчугами заверений
всех достоинств жениха,
а она – благочестия пример —
чтить традиции должна…
Я потеряла крест нательный,
и не найти его нигде.
Оборвалась льняная нитка:
не починить – не залатать.
Душе – мытарство, сердцу – пытка,
и чувствам велено – молчать.
Из серебра подарок мамы —
от блуда душу охранял.
Был освещён молитвой в храме
и целомудрием сиял.
Азиза
Душою храма служит колокол,
который если не поднять на колокольню,
то подле храма, на земле,
подвешивают на деревянные расчалки,
добротно рубленные топором.
Язык чугунный, привязан за верёвки,
и, чтобы шире песнь звучала,
звонарь, верёвками играя,
облизывает языком со всех сторон
оборку юбки звонкого металла.
И льётся перезвон с малиновым оттенком
на вёрсты вдаль над головами у людей,
чтоб души Веру обретали и не теряли облик свой,
чтоб в жизни их была опора
и свет надежды над судьбой.
Как просветлёнными очами смотрю на мир
в вечерний час, когда до сердца долетает
божественная благодать и Слово ангелом кружится
над ближнем бором и рекой,
и над погостом ежедневно усопшим колокол литию поёт…
Есть у тебя крылья? Ну скажи родной,
Мне мои сломали за моей спиной,
До тебя сломали, больно так поверь,
Я летать хотела, только как теперь?
У моих рассветов выпили весну,
Я в ладонях слезы горькие несу,
И дожди следами на моем окне,
Оставляют память в наказание мне.
– — – — – — – — – — – — – —
Горько будни плачут у моих ворот,
И ветрами шепчут: «Был в судьбе не тот»,
Есть у тебя крылья? Ну скажи родной,
Мне мои сломали за моей спиной.
Танюша Алексийчук
Ветер дунул сильный по ветвям в саду,
полетели наземь листья и плоды.
Разве не понятно, что вот так нельзя:
разоряя гнёзда, думать о себе.
Птица на асфальте
чертит круговерти сломаным крылом.
Ей, пичужке малой, как летать теперь,
как птенцам в скворечник мошек доставлять?
Кто посмел так плюнуть в ангельскую душу,
растоптать подснежник чуть ещё живой?
Что ведёт к потери своего лица,
если у другого на глазах слеза?
Ветер, видно, напрочь голову свернул
у того, кто совесть в детстве не обрёл.
Оттого и плачет в том дупле птенец,
что прошёл под сердцем ветер-леденец…
Милый мой, дорогой,
завтра в море уйдёшь и
останется здесь гомон чаек в порту
и моя ожиданием стеснённая грудь.
Нежно плещет вода и
висит над волной коромыслом Луна.
Ты мне шепчешь слова,
от которых в глазах кружева, кружева.
Поцелуй твоих губ и
кольцо крепких рук
нас связали судьбой,
будем с сыном мы ждать возвращения домой
Нежно плещет вода и
висит над волной коромыслом Луна.
Ты мне шепчешь слова,
от которых в глазах кружева, кружева.
Милый мой, дорогой,
видишь светит Луна и
стихает прибой и на сердце моём
замирает тоска расставания с тобой.
Читать дальше