Николай Некрасов - Родина (сборник)

© Федякин С.Р., предисловие, комментарии, 2019

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Он был поэт подлинный, и потому — другой , не похожий ни на Пушкина, ни на Жуковского, ни на Лермонтова, —которым он так старательно подражал в первой книге стихов. В ХХ веке скажут:

«Таких песен замогильных, страшных, в русской поэзии еще не было. Это «неподражаемые, неистовые» звуки, ветровые, природные. В них особые гласные —глухие, протяжные, бесконечно длящиеся и особый ритм, раскатывающийся, гулкий, пустынный. Предельная обнаженность стихийного начала, некрасовской звериной тоски. Все сметено движением этого ритма —гражданственность, народность, «проблемы»; кругом —пустая степь без конца и без края и ветер» [1] Мочульский К.В. Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты. Томск, 1999. С. 44. .

Константин Мочульский, критик редкой чуткости, заметит и другое: не страдания народа заставили Некрасова «завыть» свои заунывные песни, но собственная, нескончаемая душевная боль. Эту свою нестерпимую муку он выплеснул на то, что видел вокруг:

«Самое личное, самое неповторимое —ритм своего дыхания, свою некрасовскую тоску —поэт переносит на родину. На такой глубине интимное и общее —совпадают. Некрасов, стараясь передать свой напев, делается народным певцом. Его стон —стон всех. В своей душе он подслушал «родные» русские звуки. И, подлинно, он самый национальный русский поэт. Теперь он знает: то, что звучало в нем, что с таким мучительным напряжением рвалось наружу —было не его песней, а песней народной. Не он, а весь народ: «Создал песню, подобную стону» [2] Мочульский К.В. Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты. Томск, 1999. С. 44. .

И все же —только чувствовал непомерное страдание и в стихах выразил его как всеобщее? Собственной, некрасовской тоской только лишь окрасил остальной мир? Или особо чутким слухом уловил то, что пронизало русскую жизнь, и общую беду всех почувствовал как собственную?

Неизбывная душевная тоска Некрасова, о которой вспоминают современники, о которой он не раз говорил в своих письмах, —разве она связана только с его личной судьбой? Мать вспоминал страдалицей, измученной деспотом-мужем. В самом начале творческого пути, живя в Петербурге впроголодь, не получая от отца ни копейки, он побывал «в шкуре» пролетария. Но только ли здесь исток его «сочувствия» ко всем «униженным и оскорбленным»? Вспомним его детское потрясение от стона бурлаков:

Или —знаменитые строки, где он всматривается в жизнь молодой крестьянки:

Или —эти сумрачные, горестные картины, в которых страшна их обыденность:

А ведь иногда это чувство беды возникает с первых строк, когда еще и не рассказана история:

Еще нет умирающего пахаря, еще не сказано ни слова о человеческом горе, а уже в нескольких беглых образах, в щемящем звуке фраз слышится голос беды. И сколько будет еще этих простых героев —с несбыточными надеждами, с тоской и болью! И разве нет здесь той «всеотзывчивости», о которой скажет позже Достоевский в речи о Пушкине? Только всеотзывчивости особой —именно на людскую беду, на муку, на отчаяние. Не только частая подверженность мрачным настроениям, но и сострадание рождало подобные строки, даже те, которые могут показаться навеянными не то личным воспоминанием, не то сочувствием человеку совсем уже не из крестьянского мира: