Сгустился вечер за окном.
Где ходишь ты, сыночек?
Всё холодней, печальней дом
В тиши бессонных ночек.
Твой путь – река, кругом туман.
И ты не видишь, к сожалению,
Что по реке, как на таран,
Спешит сей жизни проявление.
Ну, а когда уйдёт туман
И ясный день увидят очи…
А надо мной уже бурьян.
Я жду тебя, сыночек!
Мне сегодня с утра
То ль взгрустнулось чуть-чуть
И ни свет ни заря, но уже не уснуть.
И, ругая хандру, я на кухню прошёл…
Боже мой! А на улице – снег ночью шёл.
Он кружился, играя, стучался в окно.
Ну, чего это в мае опять замело!
Я настроил гитару, чаёк заварил
И, присев у окна, погрустил, покурил.
И прорвалась весна сквозь меня на лады,
А в гитаре – душа неземной красоты.
И лечила она набежавшую грусть.
А на улице снег, ну и пусть, ну и пусть.
Расскажи по-простому, стальная струна,
Про Россию, про то, как прекрасна она,
Как токуют в лесах по весне глухари,
И про то, как летят в синеве журавли.
Про бескрайнюю даль, про тепло и уют,
Про тоску и печаль, и последний приют,
И, как кони храпят да назад подают,
Я хлещу по бокам, изорвался уж кнут.
Я трепал шестиструнку ещё три часа,
А память кружилась, что искры костра,
И ушла незаметно попутчица грусть.
А на улице снег, ну и пусть, ну и пусть.
И когда в суете появляется грусть,
Я к гитаре своей, как всегда, прикоснусь
И услышу ласкающий шёпот струны,
Ведь в гитаре душа неземной красоты.
Злая метка
Читать к ночи, от пьянства.
В рубище срамном,
пленённый «клеткой»,
в сумраке
пустого бытия,
с душенькой шальной,
как с чёрной меткой,
будто
это вовсе и не я.
Чёртушкой верчусь
на пьяной паперти,
беленькой
с блаженными напьюсь.
Сохну и бичую
да при памяти,
и клеть не на замке-
открыть боюсь.
В омуте хладном
глубин бездонных
тонет
неисполненный завет.
В рокоте дурном
ночей бессонных
ходит
глюкогенный, сивый бред.
Прямо
и вот так, без предисловия:
Стыдно, пьянь, наркоша, —
меркнет свет!
Глядь,
а уж коса у изголовья-
чик и будь здоров,
привет.
Две спутницы, две пленницы свободы
У дальних берегов, где край цветущих роз,
Где с синих гор спадают бурно воды,
Жила сама любовь, не зная жгучих слёз-
Царица грёз и, пленница свободы.
И в час, когда лучи пылающей зари
В долину грёз сквозь горы пробивались:
Свистели соловьи, а крылья у любви-
Дрожали, и от счастья раскрывались.
А поодаль, в тени, за горною грядой,
За пропастью холодного тумана,
Жила, считая дни, пленённая тоской-
Разлука, упоённая дурманом.
И чистая любовь, пылая вся огнём,
Хотела посмотреть, ну, что ей стоит:
Смахнуть тоску крылом, и ласковым теплом-
Забвенную согреть и успокоить.
И вот сошлись пути разлуки и любви,
Как будто две реки, в одну сливаясь,
И волею судьбы, в сиянии зари,
В бушующее море устремляясь.
А там, где зорь костры беснуют в царстве грёз,
Где неотступно плещут жизни воды,
Живут, как две сестры, разлука и любовь-
Две спутницы – две пленницы свободы.
Бегущий по камням, извилистый ручей,
Собою реку жизни наполняет.
Разлука заставляет, любовь, быть горячее,
Любовь за то, разлуку, согревает.
Жизнь, как лампа для старого джина,
То томит в забытьи, то в делах,
Ведь счастье в руках Аладдина,
А он – господин, что Аллах.
Подарит удачу и снова
Вскружится судьбы карусель-
Ты весел, не давят оковы,
И жизнь, как молочный кисель.
Напьёшься его сразу много,
Начнёшь угощать, ублажать,
А после от фарта такого
Захочешь с судьбой поиграть.
И опять Аладдин тронет лампу
И скажет: «Влезай-ка назад-
Сиди, джин, тяни свою лямку.
Аль воле моей ты не рад?»
И сидит себе джин и вздыхает,
Мечтая, что вновь позовут,
В обиде, глазами моргает.
Ах, как же хозяин мой глуп!
***
Здесь джин, – образ счастья, удачи,
ждущий своего часа в глубине души.
Он был одним из тысячи поэтов
И тоже пел о правде, о ветрах,
И белый снег любил его за это
И оседал, не тая на висках.
Читать дальше