Валентина Спирина - Память. Группа ИСП ВКонтакте

Но работа наша на заводе продолжалась, мы также строили самолеты. Правда, рабочий день был уже восьмичасовой и трехсменный, подъем у нас теперь был не в шесть, а в семь часов утра. 12 октября 1945 года директор завода выступил по радио и сообщил, что нам начнут выплачивать зарплату – по 50 процентов деньгами, остальное будет идти на продуктовую карточку.

Первая в моей жизни получка была 125 рублей и еще 25 рублей премии. Мы не знали, что делать с этими деньгами. Потом решили послать родителям в деревню. А с 1 декабря нам начали давать и отпуска – по 18 дней! Составили списки, из нашего звена первыми в отпуск уходили три девчонки, в том числе и я. А всего в отпуск разрешили уехать сразу 100 девчонкам. И 3 декабря 1945 года на заводских машинах меня и еще 52 девчонки повезли по домам (кому было дальше, те поехали на поезде).

Дома меня не ждали, поэтому надо ли говорить, сколько было радости, слез при встрече с родителями, родными, знакомыми? Эта радость пришла на смену печали, вызванной письмом из далекого китайского города Чань-Чунь. Там лежал в госпитале мой брат Акрам. Как только ему исполнилось 18, его забрали в армию. Он воевал с японцами, был пулеметчиком на мотоцикле, и его ранили в руку и ногу.

Вечером все сидели за столом у нас, меня расспрашивали, как там нам живется в Казани, все удивлялись, какая я стала совсем взрослая и серьезная (будешь тут взрослой, если с 16 лет вкалываешь на таких работах, что иному мужику не под силу).

Дни отдыха пролетели быстро, и 21 ноября мы все уже были на заводской проходной – за нами прислали машины. И снова – отливка, полировка, сборка и покраска авиационных двигателей. А с января 1946 года наш цех начал осваивать выпуск мирной продукции: мы стали отливать из алюминия еще и дюралюминия кастрюли, сковородки, кружки, бидоны. Стране не хватало посуды, и мы ее делали.

Весной 1946 года тяжело заболела моя мама, и мне разрешили уволиться с завода. Я помогала папе дома по хозяйству, да и колхоз меня тут же «прибрал к рукам». Я возила на паре быков солому для подстилки телятам, а потом семенное зерно с Нурлатского элеватора – вот-вот должна была начаться посевная. В дороге до Нурлата и обратно нас сопровождали трое военных с оружием, потому что в лесах все еще бродили дезертиры.

Я думала, что с мобилизацией уже все покончено, ведь в стране шла, хоть и все еще тяжелая, но мирная жизнь. Но ошиблась: 11 мая 1946 года была снова мобилизована, на этот раз в Архангельскую область. Там мы выкорчевывали пни на огромных лесных делянах, деревья с которых были спилены еще до нас. Потом с этих пней спиливали корни, и их, уже ровненькие, вывозили в порт и грузили их на баржи. Говорили, что их отправляют в Америку.

Здесь я проработала все лето и вернулась домой только в конце сентября 1946 года. Это и была моя окончательная демобилизация.

Маленькая Эвенкия (население её в 1941 году составляло немногим более 10 тысяч человек) отправила на фронты Великой Отечественной войны 1842 бойца, из которых домой не вернулись около 500. По призыву и на добровольных началах на войну уходили как русские, так и представители многих других национальностей, живших на то время в Эвенкии, в том числе, разумеется, и эвенки. Среди них был и промысловик Антон Мукто. Он ушел на фронт на втором году войны и оказался среди тех счастливчиков, кто выжил в горниле этой чудовищно войны и вернулся домой. Правда, весь израненный, но зато с наградами за проявленные мужество и доблесть в боях с немцами.

– Меня на фронт сразу не взяли, председатель окрисполкома Давыдкин не пускал, бронь дал, сказал: кто-то должен и в тылу работать, – рассказывал мне Антон Валентинович Мукто в 1995 году, накануне очередного юбилея Победы. Я его нашёл в больнице – он тогда прихворнул, давление донимало. Все же семьдесят пятый год тогда шёл ветерану, за плечами которого была не просто достаточно долгая, но и наполненная многими испытаниями, лишениями жизнь.

Когда началась война, Антон Мукто вместе со своей семьей, в которой, помимо него, было ещё одиннадцать детей, жил на фактории Виви. Отец его умер рано, еще в 1936 году. Большой был трудяга, но один не в силах был прокормить такую большую семью. Поэтому с ранних лет приобщил к труду и Антона, как старшего из сыновей. Парнишка из-за того, что надо было во всём помогать отцу, так и не пошёл в школу. Уже в тринадцать лет он начал самостоятельно охотиться, добывал в тайге белку, горностая, колонков и сдавал в заготпункт. И этот его приработок был весомым подспорьем в большой, не избалованной достатком семье.