Белла Фишелева - Вместе

Чтобы жить долго бодрым, здоровым,
Предпочитаем мы отдых в движенье,
Лыжи, коньки, танцы – вальс, басанова,
Бег со скакалкой, со склонов скольженье.

Но как манит нас и отдых пассивный,
Где – нибудь около Мёртвого моря,
В час, когда солнце не шпарит активно,
В тёплом песке исцелим наши хвори.

Мёртвое море – то царствие Соли,
В нём для живого сокрыта опасность,
Каждый плывущий там в странной неволе,
Тело его уж ему неподвластно.

Не порезвиться на водной нам глади,
И не обрызнешь там в шутку соседа,
Силы лишённый и с телом в разладе,
Ты – подтверждение для Архимеда.

Море неспешно колышется в зное,
Пенится гневно, коль схватка с Хамсином,
Но ветер сломлен – и вновь всё спокойно,
Там, где недавно лишь волны бесились.

Религиозный и рядом с ним светский,
Разноязычье привычно звучит,
Русский, английский, румынский, немецкий,
Больше арабский, немного – иврит.

И солнце, и мороз – московская картина,
И средней полосы блистательный каприз,
И терпкие плоды пылающей рябины —
Беседки дачной и чудной, и дивный фриз.

Нежданная краса дивит нас и пленяет,
Свободные мечтанья плещут, как прибой.
О новизне хлопочет жизнь и обольщает,
И, как всегда, мы за иллюзии горой.

Мечты безумные! Их грозны воплощенья!
Корпускула с волной – в мгновении одном!
В противоречьях мир и мудрецов сужденья:
Иль времена круты, иль пир чумы кругом.

Но есть мороз и солнце – день навек чудесен!
Слова поэта и природы дар слились,
А ритм стихов летит, как строй крылатых песен,
И в бесконечность… Пушкин видел даль и высь.

Японской вазы тонкая работа,
Что вторит облику цветов живых.
Цветы воскресли будто! Помнят что – то?
Звучанье слышу шёпота двоих:
Страдают, видно, от большой заботы…

Две орхидеи! Чудится, что плачут…
О детях малых, с кем разлучены?
Из гнёзд их вырвали: злодеи алчут
Богатств? И жертвы не отомщены?
Здесь торгаши всесильны? Их удача?

О, да! Цветами, видимо, торговля…
Живой, неповторимой красотой!
Нет для цветов ни солнца, ни приволья:
Им смерть – под равнодушия волной
И под жестокой, хваткою рукой.

А на роскошной остаются вазе!
Но только чутким хрупкую сберечь!
Чудак найдётся добрый – он в экстазе,
О духа высоте затеяв речь,
Вдруг с пьедестала вазу вдребезги!
Как с плеч…

Был тёплый май, и гроздья налились сирени,
От яблонь свет струился белый, с серебром,
Ночами – соловьиное он слушал пенье
И в роще воды, бьющие во тьме ключом.

Но музыканту показалось: май – прощальный.
В раздумьях мысли о прошедшем душу жгли,
И голос чудился ему исповедальный,
И будто все сады на свете отцвели.

Он не признал событья, что в стране случились —
И беспредельное отчаянье в груди!
Разлуки планы неожиданно явились —
Но всё кричал, как заклинанье: «Погоди!»

Он исполнитель – пианист из величайших
И странствующий музыкант, но замолчал:
И Бога гений слышал – дал обет строжайший
Молчать… В стране далёкой он нашёл причал…

Тоска по родине… Изгнанье – добровольно.
Но жаждал сочинять, борясь с самим собой…
А вдохновение? Летит непроизвольно!
Запели голоса, и нет борьбы с судьбой!

И расцвели сады на белом свете —
Раздолье песенное понеслось… И вдаль —
В Россию! Ждал: что родина ответит? —
Пронзающая русских слышалась печаль.