Array Антология - Кочевье

…И разве мог кто-то понять – родители, родственники, учителя —
по какой причине он выбрал в друзья череп?

Его отец после работы сидел всегда на скамейке, что рядом с домом,
курил, смотрел лениво по сторонам. Ничего интересного в их
захолустном городке, разве что старинное кладбище.

Кто изучал историю, не может не быть пессимистом: основное содержание
мировой истории заключается в том, кто кого захватит, – мы их или они нас?
Кто кого уничтожит: наша страна их страну или их страна нашу?

Атилла шел завоевывать Запад.
Наполеон шел завоевывать Восток.

– Эй, ты что – нашел череп Аттилы? – смеялся над мальчиком отец.

Мальчику нравился череп. Он закрывал глаза и представлял, что у него
не один, а много-много черепов. Они белели, блестели, оскалившиеся, перед
его мысленным взором.

Так кончался XIX век.
В XX веке мальчик вырос. Он прошел несколько войн. Он видел столько костей
и черепов, что повредился умом. Он вернулся в родной город и по вечерам, выпучив глаза
и по-идиотски открыв рот, топтался на том самом месте, где когда-то сидел
на скамейке его отец.

Но здесь Магнус Энкель передает эстафету Эдварду Мунку. Великие художники
велики прежде всего тем, что знают о жизни все. И с этим как-то живут.

В осенней памяти моей
Ограда – красоте высокой,
Там пара снежных лебедей,
Пруд, зарастающий осокой.

Мещанство это или нет —
Я не могу сказать наверно,
Ведь есть Чайковского балет
И лебедь Пушкина – царевна.

Проходит время через нас
И возвращается как память.
Придет, и уж в который раз
Во мне пылает, словно пламя.

И не уменьшить его пыл,
Оно накатит, опрокинет…
Чтоб я, беспечный, не остыл
К тому, чего уж нет в помине.

Мой сосед, Тоссавайнен, домой приезжает под утро.
Спят в окопах друзья, и невеста уснула в авто.
Всполошив не на шутку на речке ночующих уток,
Мерс под окна подгонит и долго не глушит мотор.

Над Суоми большая луна строит кислую мину,
Еще час-полтора – и начнет просыпаться народ.
Столько русских вокруг, что невольно сочувствуешь финнам,
По ошибке звонишь не туда – трубку русский берет.

Привыкаешь к стране, где тебе улыбаются люди,
Облеченные властью (но не отягченные мздой),
Где над площадью главною высится столбиком ртути
Просвещенный монарх – русский царь Александр Второй.

С постамента царя – этой гордой и властной фигуры —
Не снесли даже после проигранной Зимней войны.
Он стоит как фиксатор приемлемой температуры
Отношения к русским в большом организме страны.

Побываешь в столице – заполнишь до самых подкорок
Впечатленьями мозг, чтобы дома, уже поостыв,
Вспомнить гладкие руки дорог, обнимающих город,
Дом-кроссворд, что на солнце блестел клеткой окон пустых,

Или Финский залив. В нем теперь и твое отраженье
Где-то в складках волны… Или чайка его унесла?
Возвращения вечного нет, это миф – возвращенье,
Затемняющий суть: жизнь не круг, не спираль, но стрела.

А мишень у стрелы за пределами этого мира —
Край, куда эмигрируют все и уже навсегда.
Может, там по-другому поет просветленная лира
И стихи «Калевалы» озерная шепчет вода…

Взглядом праздным блуждаю средь облачных серых развалин,
Там зависла луна и мерцает, что твой монитор.
Возвращение – блеф, возвращается лишь Тоссавайнен —
Вновь приехал под утро и долго не глушит мотор.

Солнце сияло лениво,
Пахло дрожжами вино,
Переливалось красиво
В наших бокалах оно.

Летний пейзаж увяданьем
Был уже тронут тогда.
Осень, суля расставанья,
Шла из лесов в города.

И до меня вдруг донесся
Голос твой, теплый, как май:
«Слушай, давай разведемся?»
И я сказала: «Давай!»