Скрестилась банальность с мазком виртуоза —
Страсть календарен на ветке лист.
Не так уж часто бывает поздно,
Просто выпадет карта: не дождались.
Эти письма оттуда навязчивы, как резеда:
Приоткроешь – и вьется труха болевых многоточий.
Иглы дарственной хвои на грубой обшивке пруда
Откровенно молчат о проделках рождественской ночи.
Второпях и задаром пристроен последний наряд,
Будет праздник чужой допоздна примерять подземелья.
А пока безнаказанно окна латает ноябрь,
А ушедший корабль в океане подавится мелью.
В городских разнобоях живет недотепа-квартал,
Где дрова на салазках блаженные возят из парка…
В небо въехавший лайнер от бедного сердца отстал,
И начистила кости твоя Триумфальная арка.
О, эти согбенные встречи взаймы,
Дремучие храмы пророчеств!
И в листьях буксуют подводы зимы. —
Вы гости? Подъезд обморочен.
Проследуют дальше… А ты посиди
В своем одиночестве терпком.
В завязанной флейте потерпят дожди,
Ночные прибои – не терпят.
Я – после… Меня не увидит никто
У привязи ампельных кущей.
Вгрызаются пальцы в карманы пальто,
А холод и там. Вездесущий…
В потемках чужих историй
Шаги расползутся спать.
Мой голос утонет в хоре,
А осень уходит вспять.
Всю жизнь беспросветно спорим
До белых ключей в кудрях…
Смотри: над ячменным полем
Ночует хромой ветряк.
Размолот хребет в сюжете,
Чутья – ни в одном глазу.
Кого подгоняешь, ветер? —
Колеса не повезут.
От горла снега отступят,
Потянется дым из книг,
А лавры найдутся в супе
И лягут за воротник.
Волной, уходящей в дюны,
Мы длимся, но с кем, но где?..
А песня срывает струны
Краями твоих ногтей.
1996
Солнце, солнце, северное око,
Оплети меня сторукими лучами…
Тусклый город в дрожи водостоков
Поводил скрипучими плечами.
Кто бы рассказал, куда я еду, —
Все дороги выпали в осадок.
От корней покинутого сада
Поезд-призрак мается по свету.
Корчатся чугунные мозоли
И дождями съедены колеса.
Вдрызг накуролесившись по Зоне,
Крякнет и в судьбу мою вопьется…
Солнце, солнце, северное око, —
Тощ фонарь для городского чрева.
Пахнет сырью, ржавчиной и воском
В уголке соломенного хлева.
И было так сладко, но воздух настоян на грусти,
Всю сбивчивость судеб просчитывал лающий поезд
Вдогонку, отчаянно ниже, семью этажами;
Выдумывай: греться о рельсы иль кланяться в пояс?
А кто-то останется спать в однобокой постели,
А кто-то – целить глицерином потухшие розы,
А где-то – разбухшие вечностью поиски смысла,
Чей оттиск секунды в окне отпечатался грозном.
А рядом – лежит за стеной эмигрантское успокоенье. —
Превыше меня осознать все дырявые стены,
И робкая радость здесь скоро обучится плакать
У синего ветра, который весною и летом осенний.
Блудный день… Вислоухая тяжесть пальто
Приковала мгновенье к раздетой земле.
Поплывут берега, разберемся потом:
День уйдет – я вернусь… Через тысячу лет.
Костный мозг разрастался, ломая тюрьму,
Удирал, насмехаясь, последний вагон.
По одежке встречать, провожать по уму —
Это запах легенд, это вьюга вдогон.
Через тысячу лет – тишина и пески,
Очумевшего мира огромная пасть,
Он разбужен, он клеит мои позвонки,
Но ползучим осколкам никак не совпасть…
Прожит день – я вернусь через тысячу лет.
Достался город сквознякам…
Достался город сквознякам,
Жует измятую траву.
Лопата ходит по рукам,
Не удержу – переживу.
Мчит мимо рельсов соцтрамвай,
Глухой, как сердце взаперти.
Коптит фонарь, зудит январь…
Аптека… Улица… Почти…
Стучит мой толоконный лоб
В поросший изморозью том,
Трамвай срывается в галоп,
Куда же ты с открытым ртом?!
В соцмышеловке грязнет сыр
И превращается в дор блю…
Мой город стар и сер, и сыр —
Люблю?.. Скорблю… Не отскоблю.
И опрокинуто-высок
В четвертовании судьбы
Немиги беглый голосок,
Чернявый локон из трубы.
Читать дальше