Лариса Зубакова - Школа мастерства (сборник)

повисла без движенья даль,
поник простор.
На цыпочки поднявшись, встал
под небосклон

едва забрезживший рассвет.
В лучах зари
всё – слух, и зрение, и вздох.
Не говори.

Как первозданный мир открыт! —
Сиянье. Свет.
Здесь корень знания зарыт.
А в нём – ответ.

Сквозь сутолоку смотрят на меня
забытые, немыслимые очи.
…Благоухание померкнувшего дня
течёт по жилам душно-томной ночи.

Весь в царственном убранстве кипарис
указывает путнику дорогу,
и мириады звёзд – лучами вниз —
в глухой ночи мерцают искрой Божьей.

Месяц трубления в рог.
Лодкой над Иерусалимом
луна золотая плывёт
ночью. А утром ранимым

яростный пышет день
из своего горнила
солнцем, где даже тень
испепеляет. Сила

выжженных солнцем трав.
Горечь песка и дыма.
Месяц трубления в рог.
Золото Иерусалима.

…И надвигающейся тучей
уже пугает небосклон.
Опушка леса. Трав пахучих
всё сладостней призывный звон.

Как лиловеют колокольчики!
Ах, как ромашки хороши!
И как же, Господи, не хочется
идти. А надо поспешить.

Тропинкой узкой, краем поля —
ещё далёко до жилья, —
с охапкою цветов, тревожно
на тучу, что кругом зашла,

косясь. Как сразу стало холодно,
и ветер пыль столбом погнал.
Свинцовый цвет размыл, рассеял
все краски солнечного дня.

Ворваться в дом под самым носом
дождя. Закрыть плотнее дверь.
И вот забарабанил косо
по стёклам ливень. Но теперь

не страшно слушать ливень шумный.
Цветы поставить на окно —
и сразу мутный свет заглушен.
Какое яркое пятно!

Лиловый, золотой. Меж ними
небесной синью васильки.
В прозрачной кружке из простого
стекла – ромашек белых лепестки.

Вот и кончилась лета услада.
Там, вдали, затаился мороз.
И ни складу с тобою, ни ладу,
сердце бедное. Невтерпёж

разыграться вовсю непогоде:
буря, мгла да промозглость насквозь
всё вокруг за околицей бродят.
Но подпортить погожий денёк

не вольны. Солнце. Вёдро. А в дымке,
вся пропахшая гарью костра,
осень прячется невидимкой,
лес обманным путём золотя.

Астры звёздами просятся в небо.
Кровь сочится из георгин.
Гладиолусов пышные стрелы
защищают от мороси мир.

Но поблёкли, вконец побледнели
розы чайные в чахлых кустах,
словно заживо саван надели,
прошептали погоде: «Прощай!»

А природа, цветов не жалея,
краски выплеснула на холсты
пестрорядных картин, обещая
встречу новой прекрасной весны.

Блюз!
За тёмным набухшим окном,
в резком круге, очерченном лампой,
на натянутых струях дождя
ночь разыгрывала вариации
в стиле блюза.

Под напором, под спудом, давясь
бесконечной импровизацией,
ночь всю ночь свой неистовый джаз
предлагала взахлёб.
В буйном танце прорвавшись

через толщу потоков воды,
обратилась невольничья Африка
тёмным ликом богини Луны
в бесконечность пространства
и времени.

Статуэткой эбеновой тьмы
в леопардовой шкуре дождя —
прочь!
в ночь —
через двери закрытые,
ни себя, ни воды не щадя,
рвался блюз.

И звуки, и воды текли.
То всемирным потоком обрушась,
то совсем замирая вдали,
ночь играет на крышах —
слышишь? —
блюз.

Аллюзией небытия
мираж или волшебный остров
из зыби призрачной восстал
видением бесплотной ночи.

В промозглости беспутных дней,
вселяющих смертельный ужас,
кипящим варевом смолы
прольётся на священный город

дождь. Льёт и льёт. Лучом зари
запечатлел надменный Росси
крест, вознесённый изнутри,
и циркулем раздвинул площадь,

пробив тоннелем толщь стены.
Тех гениальных планов росчерк
к морям, лежащим на пути
крутой дороги русской мощи.

В Петербурге пурга: в Петербурге метель
и промозгла балтийская сырость.
Всё приходит на ум почему-то теперь
эта слякоть, тоска да унылость.