Array Антология - Сквозь зеркала и отражения

– Там Батя!!! А-а-а!!! Ба-тя!!!

Пашкины слова вспенивались слюной и из углов его раззявленного рта проливались на Аксена. Он как-то бережно придерживал молодого за талию, пока тот взбивал кулаками обветренное мясо его лица. Пашка, устав руками, обрывал, что есть вокруг, и размазывал по лицу Аксена, заталкивал в рот и ноздри. Нос набился пряным плесневелым мшистым запахом, а земля на языке была кислой и странно вкусной. Аксен перестал поддерживать Пашку, тот явно не справлялся. Аксен понял, что Пашка, несмотря на всю свою гнусную мрачную природу, не был идеальным устройством.

– Угу… угу, – будто успокаивая Пашку, прохрипел Аксен, и его рука легко нашла нож на ремне временно живого.

Уходила из Пашки жизнь смрадно, пахла водкой и дерьмом. Аксен лежал под парнем, не находя в себе сил высвободиться из-под расслабившегося, отяжелевшего тела. Из дырки в Пашке согревающе расплывалась по животу Аксена кровная жидкость. Аксен с трудом отвалил Пашку в сторону, чтобы посмотрел тот в последний раз на небо, а затем прикрыл смягчившееся, задумчивые, со злом распрощавшиеся глаза. Аксен, прихватив парня за шиворот, потащил за собой в сторону несчастья. Под горкой валялся безголовый староста. Шиворот был и у того. Аксен, с руками на вытяжку за спиной, тяжело тащил родственников за собой по неудобному лесу.

Если и есть у человека затаенные припасы сил и упорства, то Аксен понимал, что сегодня исчерпает свои досуха. Мышечная работа дается легче, если головой отмереть. Аксен старался не думать ни о чем и только осуществлять неизбежное с помощью коченеющих мышц и сухожилий. В жестком окаменевшем холодном лесу не слышно было ни звука. Только хриплое натужное дыхание Аксена вперемешку с шелестом и треском преодолеваемого на пути. С первыми сумерками Аксен выпростался на узкий каменный берег того, второго, озера, что было связано рекой с деревенским. Рекой, русло которого доставляло больше неживое в тутошнее упокоище. Аксен никогда не ходил сюда. Если случалось приближаться по промыслу лесному, то, только завидев просвет средь деревьев, отворачивал стопы. Ламба была небольшой и удивительно правильной прямоугольной формы. Черная вода в ней приподнималась и опадала, словно черный зипун от дыхания неведомой грудины. Мучимый жаждой, Аксен потянулся к воде, но, набрав густую маслянистую горсть, отряхнул ее обратно и обтер руку о штанину. Пашка и безголовый староста за спиной Аксена будто притомленно отдыхали, удобно прислонившись друг к другу. Аксен посымал с них ремни и приспособил под камни. С Пашкой вышло легко. Длинная шея с жесткой щетиной на запавшем кадыке была будто заранее приспособлена под петлю. С отцом его пришлось изрядно намучиться. Верхняя часть черепа была снесена напрочь, а свороченный набок подбородок выглядел ненадежно. Не удержит петлю. Аксен подвязал под грудиной, через ключицу. Поискав на берегу жердь, Аксен окунул ее и так и не дотянулся до дна, словно его и вовсе не было. Предпоследними силами поочередно подволок к краю бережному тела и оттолкнул от себя. Озеро их проглотило с шепотливым всплеском без брызг. Аксена отвернуло в сторону и стошнило безводной желчью. Желудок при этом словно поджало и уперло в подребье.

Сумерки за спиной, казалось, спускались не с неба, а исходили из холодного черного нутра озерного. Аксен, поджавшись, сузив бока закоченелыми руками, пошел прочь. Не было в нем ничего теплого внутри. Мясо каменное, а кровь густая, с острецой прихватившихся льдинок. Вдоль реки он вышел к деревенскому пляжу. От воды отразились женские вопли. Аксен припомнил Пашкины слова: «Моя женка по осени разродиться должна». В голосе женщины была не только родовая боль, но и зарождающаяся, пока еще не освоившаяся и неуверенная тоска.

Снег выпал разом и больше не уходил. Жаркое лето и затянувшаяся осень выпестовали его, раздразнили. Аксен ждал снег, принюхивался к воздуху. Только тем и занимался. В деревню совсем не хаживал. Мастерскую тоже забросил, подперев кособокую дверь ломом. Пока снегопадило, то и вовсе не спал, удостоверяясь, что снежит обильно и бессрочно. Исхудалый, пробавляющийся на грибном и ягодном пайке, Аксен потерял в росте, облез головой, ссутулился. Стал рассеян и отстранен, будто отъезжающий на вокзале – мыслями совсем уже не здесь. Несколько дней поглядывал за окошко в холодной, не протопленной избе, и когда лес утвердился белой, без зазоров, стеной, Аксен вышел за порог. Вышел налегке, о тепле не заботясь. Протиснувшись в лес, утопая в сугробах по пояс, радовался каждому сложному шагу. И чем выше и жирней становились ели, тем больше ликовал внутренне. Наконец добрел до своей, еще с осени высмотренной великанши. Ель была многовековой, может, на последних годах доживания. Такие обычно растут до тех пор, пока не находят смерть в ураганном сокрушающем ветре. Раздвинув снег и дотянувшись до облезлой грубой шкуры дерева, Аксен поглаживал ее и укреплялся в мысли, что оно – идеальное устройство. Он основательно вытоптал в сугробах траншею на подходе к стволу и несколько раз прошедши по ней туда-сюда, кивнул удовлетворенно. Издалека стали доноситься звуки просыпающейся деревни. В прозрачном морозном воздухе они были отчетливы и звонки. Аксен воспринимал их уже не как человек, а как зверь, изумленно и опасливо навостривший уши в лесной чаще. Отойдя от ели до пределов траншеи, он распрямился, приосанился и что есть силы разбежался, пока не врезался телом в дерево. Над головой ухнуло, и белое шлепало смяло его и погребло. Отряхнувшаяся ель облегченно распрямилась. Сколько-то еще простоит…