Полина Корицкая - Симптомы быта

А я, не в обиде вовсе,
Смотрю, как в пяти шагах
Гуляют большие лоси
На длинных своих ногах.

Залепила глаза тоска.
Как бельмо на них – этот снег.
Говорят, что весна близка.
(Ясно слышен ее бег,
Рядом виден ее след…)
Только, может, я близорук,
Но не вижу ее, нет,
Средь баланды глухих вьюг.

Вот апрель: он лишен прав,
Как отец, что ушел в запой.
Как писатель, из всех глав
Не печатавший ни одной.
Как юнец, что накрыт гайцом…
Стал в сугроб, сам он стал сугроб,
И угрюм, и груб, и взаправду глуп.
Кто он есть – в снегу? Остолоп, холоп,
Месит грязь ногой, завертясь в тулуп.
Я боюсь смотреть, как его лицо,
Отморозив часть побелевших щек,
Замыкается внутрь себя кольцом,
Закрывается в вещевой мешок.
Зарастает медленно – не травой,
Чем-то белым, тонким и ледяным…
И за ним конвой. И за ним конвой.
И за ним – конвой серебра зимы.

Дочка однажды спросила: «Мама,
А все в мире знают, что ты поэт?».
И ждет ответа, глядит упрямо,
Боится услышать «нет».

«Помнишь, – скажу ей, – мы взяли хлеба
И вышли на птичий незримый след?
Я тихо читала стихи про небо.
Голуби знают, что я – поэт.

А помнишь, как вместе гуляли с сестренкой
И папа рыбок показывал вам?
Читала я в воду, чуть-чуть в сторонке,
Рыбы-то знают цену словам.

Бывает, поссоришься, аж до драки,
И долго еще кулаки дрожат!
Тогда я читаю чужой собаке,
Собаки поэтами дорожат.

Когда я устану и нету времени
В чем бы то ни было разбираться,
Я сочиняю экспромты с деревьями —
Мастерами импровизации.

И когда замечаем, что вышло здорово,
Дерево радостно шелестит
Листьями, ветками, всею кроною,
Солнце в ветвях блестит.

Псы скалят зубы, рычат: «Уж я бы их,
Этих обидчиков, р-р-разорвал!».
Голуби грудь раздувают, гордые —
Поэт им стихи читал.

И только вода остается ровною,
А рыбы – всегда молчат…»

«Кажется, мама, что мир огромнее,
Чем я могу замечать.
Но куклы стихов никогда не слушали,
А куклы ведь тоже – мир?»

И куклы сидят, растопырив уши
И двери своих квартир.

Слышишь, как кружит по лесу
Вересковый мед?
В том дупле живет принцесса,
В том – наоборот.

Эти ветки пропускают
Ранние лучи.
По утрам не забывают
Абажур включить.

Посмотри на лист сквозь щелку:
В паутине рос
Зацвели принцессы щеки
Карнавалом роз.

У нее игра такая —
С детства так пошло:
Бегать, пятками сверкая,
Из дупла в дупло.

В этом – прячет ожерелье,
В том лежит душа.
В золотистом оперенье,
В камне голыша.

А потом идет умыться
На речной косе.
И со дна взирают лица
Сонных карасей.

русая девочка поля
стоит посреди болота
и жадно и жадно пьет
ситцевое ее платье
насквозь пропиталось тиной
но гниль не попала в рот
но ей все равно кажется
да да до сих пор кажется
странный тугой живот
платье не помогло
что-то попало внутрь
лягушка внутри живет
наверное это лягушка
совсем не моя бабуля
смотрела тогда в упор
глазами внутри навыкате
квакающей гортанью
помнится до сих пор
русая девочка поля
стоит посреди кухни
глядит и глядит на стол
на который она бессовестно
сахар-песок просыпала
мирный песок простой

Люпины, березы и желтый цветок,
Похожий на спелый куриный желток.
Он спорит с природой и с ней говорит,
Не верит, что будет он скоро разбит,
Что пух полетит к небесам скорлупой,
На фоне небес сам почти голубой.
А лес так могуч и так нравом он крут,
Что надо немало дремотных минут,
Чтоб выпутать ноги из горьких стеблей
И взгляд оторвать, как от мачт кораблей,
От темных стволов, натяжения слов
Высоковольтных природных столбов.
Мелькают в листве золотые головки —
Сойки-невесты, зарянки-золовки,
И сроки подходят, смещаются рамки,
И сыплется трель на раскрытые ранки.
Я вторю им редко, негромко и в такт,
Что я – ветка леса, незыблемый факт.
Но факт – это лето, бурлящий поток
Реки, уползающей в ночь на восток.
Рубин земляники, брусники гранат,
Кислицы разложен у ног мармелад.
Лес сам себя вновь коронует тайком —
Люпином, березой и желтым цветком…