На январских часах лишь пятнадцать ноль ноль.
В доме окна себя очерняют пейзажем.
И хотелось бы мне не испытывать боль,
Только дом этот наш словно мат трёхэтажный…
Непреложный закон распорядка презрев,
Разливается лень по молочным суставам.
Командиры*, собрав с нас обеденный «грев»,
Закатили пирушку неполным составом…
За казённым окном завывает метель.
На стене нацарапан постскриптум: «Здесь были…»
Шита белыми нитками здешних детей
Непростая судьба – «не пришей хвост кобыле»…
*старшеклассники, для порядка приставленные
к младшеклассникам.
Молодое моё зелено
С широтой твоих лугов
И немножечко забелено
Придыханием облаков.
Ручейки твои, урчащие
В буераках на меже,
По утрам слегка смолящие,
Но всегда во мне уже;
Да Будиловские лес с прудом
(Сон блаженный наяву)
По живому золотым гуртом
В памяти моей плывут.
Необъятная и вечная,
С горсткой тихих деревень —
Где колодец изувеченный,
Где калитка набекрень.
Вся лесисто-чернозёмная,
Вся мирская из себя.
Средь хлебов твоих казённых
Есть и место для меня:
ЖД-станция Скорятино:
Вдоль Будиловки прогон;
На Васильевку, Иваново
Общий спуск за полотном.
Тридцать соток огородные
Да садовые, с лица,
С неимением дородного
Изразцового крыльца.
По утрам грибы масляточки,
Вечерами караси,
Днем прополотые грядочки
Да дровишки из осин.
Твои тайны величавые
Разгадать я не берусь.
Родилась моя здесь заново
По местам российским грусть.
Эх, Рассеюшка – рассеянье
Перелесков на меже,
Ты плывёшь на загляденье,
Как девица в неглиже.
И рассеян я не от роду,
Не от году – лишь когда
Ты отращиваешь бороды:
Сена хрумкого стога.
Молодое мое зелено
С высотой твоих дубов.
И цвести тебе без времени,
И во веки быть веков!
Если пёс тишины на округу всю лает
Да от сердца восторг своего отрывает,
Ты вилянье хвоста не прими за наживку!
Если воздух, сырея, становится жидким;
Если воздух, серея, становится тёмным —
Там, где небо рваней – голубые проёмы.
Если с лаем рискнуть заиграться до грыжи;
Если вечер заря языком своим лижет;
Значит, псу тишины ты становишься ближе.
Я не опальный борец с клише, но
Как-то безлико
Все называют тебя Анжелой;
Ведь ты Анжелика.
В мире, для нас и для всех, по-сути,
Равно-великом,
Степень с тобою сравнений будет
Скромней, Анжелика.
Стоит ли ждать от сумбурных мыслей
Нижнего пика,
К лику святых лишь тебя причислив,
Топ-Анжелика?
Пусть застилаешь ты разум раем,
Райская птица,
Верить глазам, будто ты живая,
Я приловчился.
Он вскочил, почесал алопецию.
«Не сработал будильник» – подумал.
Из себя извлекая Венецию
Сна осколками, вытряхнул в урну.
Прикурил сигарету от пламени
Зажигалки с мурой на английском
И, вчерашней простудою раненый,
Засмотрелся коленным мениском…
Утро в нас, зачастую сумбурное,
Мудренее вечернего виски.
Только годы не стряхивать в урны бы,
Да не пить до свинячьего визга.
Что вижу, о том пишу.
Не горлом беру, конечно;
Но в силе есть центробежной
И мой повседневный шум.
Бегу ль по воде, резвязь;
Творю ли, сомнений полный —
Всего набегают волны
В людскую взаимосвязь,
Чьей сути живая нить:
Мир соткан из интонаций,
Пытающихся назваться
И здорово наследить.
Нет, голове моей не ясен
План мироздания. Подумай,
Зачем в овраге дальнем ясень
Трясёт зелёной шевелюрой?
Стоит – ни холодно, ни жарко;
Привык разбрасываться тенью.
И на дрова отправить жалко,
И так нужны зимой поленья.
Пусть и гигант, но простофиля —
Не может сладить с человеком.
На днях троих таких спилили
Пилой «серебряного века».
Потом дрова рубил я с пылом —
Гореть в печурке будут с хлёстом.
Но помню, как мне жалко было
Пусть и заброшенные гнёзда.
Подкова в отбросанном копыте
Стирает солнце в шифере настилов
Дневные простыни и прячет в прах.
Той ночью, что она мне не простила,
Не «наставлял рогов» – был «на рогах»…
Не озарятся в свете тех событий
Как эти простыни мои те дни…
Найдёшь ты в мной «отбросанном копыте»
Подкову, то раскинь..: «А стоит ли..?
Читать дальше