Александр Городницкий - Песни

Скоро ли снова мы танковый грохот услышим,
Ранней весной или поздним засушливым летом?
В небе московском у края заснеженной крыши
Дымный закат полыхает коричневым светом.
Старых врагов незаметно сменили другие,
Сколько ни пей, эта чаша черна и бездонна.
Не изживай о победной поре ностальгии,
Не разбирай баррикады у Белого дома!

Снова рябь на воде и сентябрь на дворе.
Я брожу в Новодевичьем монастыре,
Где невесты-березы, склоняясь ко рву,
Словно девичьи слезы, роняют листву.

Здесь все те, кто был признан в народе, лежат.
Здесь меж смертью и жизнью проходит межа.
И кричит одинокая птица, кружа,
И влюбленных гоняют с могил сторожа.

У нарядных могил обихоженный вид.
Здесь и тот, кто убил, рядом с тем, кто убит.
Им легко в этом месте — ведь тот, и другой
Жизни отдали вместе идее одной.

Дым плывет, невесом. Тишина, тишина…
Осеняет их сон кружевная стена.
И металлом на мраморе — их имена
Чтобы знала, кого потеряла, страна.

А в полях под Москвой, а полях под Орлом,
Порыжевшей травой, через лес напролом,
Вдоль освоенных трасс на реке Колыме
Ходит ветер, пространство готовя к зиме.

Зарастают окопы колючим кустом.
Не поймешь, кто закопан на месте пустом:
Без имен их земля спеленала, темна,
И не знает, кого потеряла, страна.

Я люблю по холодной осенней поре
Побродить в Новодевичьем монастыре.
День приходит, лилов, и уходит назад,
Тусклый свет куполов повернув на закат…

Не хочу под плитой именною лежать, —
Мне б водою речной за стеною бежать,
Мне б песчинкою лечь в монастырь, что вместил
Территорию тех безымянных могил.

Белой ночи колодец бездонный
И Васильевский в красном дыму.
Ностальгия — тоска не по дому,
А тоска по себе самому.

Этой странной болезнью встревожен,
Сквозь кордоны границ и таможен
Не спеши к разведённым мостам:
Век твой юный единожды прожит,
Не поможет тебе, не поможет
Возвращение к прежним местам.

На столе институтские снимки,
Где Исаакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно туда приезжали,
После выпили — не помогло…

Этот контур, знакомый и чёткий,
Эти мальчики возле решётки,
Неподвижная эта вода…
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.

И снова закаты мглисты,
И пахнет сырой золой,
Ковры-самолёты листьев
Над синей скользят землёй.
И низко туманы влажные
Плывут вослед, —
Ведь вовсе не так уж важно,
Что крыльев нет.

Сигналит гусь утомлённый,
Словно такси во мгле,
Звезды огонёк зелёный
Дрожит на его крыле.
И низко туманы влажные
Плывут вослед, —
Ведь вовсе не так уж важно,
Что крыльев нет.

И если усну теперь я, —
Не твой я уже, не твой:
Усталое пенье перьев
Я слышу над головой.
И низко туманы влажные
Плывут вослед, —
Ведь вовсе не так уж важно,
Что крыльев нет.

Такие, брат, дела, такие, брат, дела
Давно уже вокруг смеются над тобою.
Горька и весела пора твоя прошла
И партию сдавать пора уже без боя.

На палубе ночной постой и помолчи,
Мечтать под сорок лет по меньшей мере глупо.
Над темною водой огни горят в ночи,
Там встретит поутру нас остров Гваделупа.

Пусть годы с головы дерут за прядью прядь,
Пусть грустно оттого, что без толку влюбляться.
Не страшно потерять умение удивлять,
Страшнее потерять умение удивляться.

И возвратясь в края обыденной земли,
Обыденной любви, обыденного супа,
Страшнее позабыть, что где-то есть вдали
Наветренный пролив и остров Гваделупа.

Так пусть же даст нам Бог за все грехи грозя
До самой смерти быть солидными не слишком.
Чтоб взрослым было нам завидовать нельзя,
Чтоб можно было нам завидовать мальчишкам.

И будут сниться сны нам в комнатной пыли
В последние года, отмерянные скупо,
И будут миновать ночные корабли
Наветренный пролив и остров Гваделупа.